Старт Страны Советов. Революция. Октябрь 1917 – март 1918

Учреждения культуры, работники которых в большинстве своем отрицательно относились к Советской власти, требовали не только полной автономии от государства, но и финансирования. Опираясь на финансовый рычаг, но опасаясь саботажа, Луначарский терпимо относился к творческим поискам при условии лояльности к Советской власти. Он признал за театрами, например, право автономии «на платформе Советской власти» и при условии «контроля за художественной стороной дела, ибо только высоко художественная постановка последнего сможет оправдать те громадные затраты, которые Государство несет в отношении государственных театров».[474]

В 1917–1918 гг. были национализированы и сделаны более доступными народным массам Эрмитаж, Русский музей, Третьяковская галерея и многие другие музеи. Были национализированы также частные коллекции, театры и кинематограф.

* * *

Накануне революции 1917 г. 73 % населения страны не умели читать и писать. Неграмотные люди не могли бы строить новое современное индустриальное общество. Поэтому задача ликвидации неграмотности была одним из приоритетов культурной политики. Однако создание механизма ликвидации безграмотности было отложено, пока революционно настроенные педагогические новаторы не решат, как будет выглядеть новая школа, которая заменит старую недемократичную школу, доставшуюся в наследство от Российской империи. К ломке старой школы большевиков подталкивал все тот же «саботаж».

Наладить сотрудничество со старым Государственным комитетом по народному образованию большевикам не удалось так же, как и с другими государственно-общественными структурами дооктябрьских времен, и он был разогнан. Не лучше обстояли дела и на местах. Большевик В. Шульгин вспоминал о реакции рязанского губернского съезда работников просвещения на выступление представителя Советской власти: один из сидящих в зале «поднимает медленно руки – знакомый жест, – кладет в рот четыре пальца, – и громкий пронзительный свист оглашает зал. Тотчас же его свист сливается, тонет в свисте, шиканье, топоте других. Это первая встреча. Это приветствие пролетарской власти учительством».[475]

22 ноября 1917 г. была создана просоветская Комиссия по просвещению, которая должна была поддерживать муниципалитеты и Советы в развитии школьного дела. Это был скорее методический центр, чем управляющий. Текущие дела вела коллегия наркомпроса вместе с руководством комиссии.

Она приняла подготовленный еще при Временном правительстве декрет по реформе правописания. Причем выбор между «и» и «i» (то есть между сторонниками и противниками вестернизации в этом вопросе) был сделан одним голосом в пользу «и».[476]

В условиях конфликта власти со старым учительством у педагогических новаторов возник шанс реализовать самые смелые идеи. Как вспоминает член коллегии наркомпроса В. Лебедев-Полянский, столкнулись петроградская и московская школы. Москвичи выступали за школу-коммуну как производственный коллектив. Такая школа должна была обучать не только книгам, но жизни, а школы-коллективы должны были воспитывать инноваторов, стать своего рода креативно-научными центрами экономики, выяснять «возможность введения в местную хозяйственную жизнь новых отраслей промышленности, возможных по местным условиям, по тем или иным причинам неизвестных населению».[477] Пусть это была бы игра в научный институт и передовое производство, своего рода наукоград, но ученики чувствовали бы себя сопричастными большим проблемам страны и своего региона, изучали бы таким образом социально-экономические и технические проблемы. Петроградцы возражали, что школа-коммуна предполагает самообеспечение – ученики будут сами топить печи, стирать белье, заниматься ремонтом. Сплошной ремесленный труд – на науки не будет хватать времени. Да и систематичность обучения пострадает, если сосредотачиваться только на проблемах своей местности. Нужно учить детей труду, но труду фабричного типа, а ведь около каждой школы нет фабрики. Но к октябрю 1918 г. москвичи победили, идеи школы-коммуны были закреплены в принципах трудовой школы.

* * *