Поместный Собор конкретизировал полномочия Патриарха и других центральных органов церковного управления, образовал два органа коллегиального управления Церкви в промежутках между Соборами: Священный Синод и Высший Церковный Совет.
Сторонники утверждения церковной монархии развернули наступление на принцип «первый между равными». Как говорил, выступая на Соборе, архимандрит Илларион (Троицкий), «недостаточно сказать, что Патриарх возглавляет Священный Синод и Совет: нет. Все Церковное Управление восходит к нему как главе».[488]
Заседания Собора приостановились на рождественские каникулы 9 декабря 1917 г. 20 января 1918 г. открылась вторая сессия, продолжившаяся до 2 апреля, ее главной темой было устройство епархиального управления. На Собор смогли приехать только 110 делегатов.
Восстановление Патриаршества, символизировавшего независимость Церкви от государства, повысило ее авторитет, и это было проблемой для атеистического Советского правительства.
Отношения обновляющейся Церкви и Советской власти были конфликтными с самого начала. 2 ноября Собор утвердил постановление «О правовом положении Церкви в государстве», в котором РПЦ претендовала на правовое закрепление ее «первенствующего положения» среди других исповеданий. Это было неприемлемо не только для большевиков, но и для любых сторонников светского государства.
Среди сторонников Советской власти было немало людей, относящихся к Церкви не просто неприязненно, а прямо враждебно как к институту «старого мира». Активная политическая позиция священников воспринималась ими как прямая контрреволюция. В зонах боевых действий это было смертельно опасно. 31 октября во время занятия Царского села был застрелен выступавший против большевиков протоиерей Иоанн Кочуров.[489]
Лидеры РПЦ не намеревались оставаться в рамках чисто религиозной сферы и не избегали политических оценок. О новой власти Собор высказывался в таких выражениях: «В последнее время группа людей, силой оружия захватившая власть в Петрограде, Москве и некоторых других городах, взяла на себя смелость накануне открытия Учредительного собрания вступить с Германией от лица русского народа и Русского государства в переговоры о мире».[490]
По этому сугубо политическому вопросу Собор выступил с конкретной позицией, считая, что переговоры могут вестись свободно избранными представителями населения (то есть Учредительного собрания) и только «в согласии с нашими союзниками».[491] Патриарх Тихон осудил Брестский мир, что дало «почву для обвинений Патриарха в контрреволюционной деятельности».[492] Как пишет историк Д. И. Поспеловский, «патриарха Тихона можно обвинить в антиправительственной позиции в той же степени, что Бухарина и Троцкого, например».[493] Это парирует обвинение в контрреволюционной деятельности. Но в том-то и дело, что для советских лидеров принципиально было невмешательство Церкви в политику, что соответствовало и официальной позиции Патриарха. А тут уже аналогия с Троцким и Бухариным не действует – они все-таки были политиками. Патриарх тоже счел возможным время от времени высказывать политические мнения, что раздражало и беспокоило большевиков.Пока Совнарком между прочими делами обсуждал свою линию в отношении Церкви, на местах происходили «эксцессы», вызванные антицерковными настроениями просоветского актива. 19–20 ноября красногвардейцы пытались захватить Троице-Сергиеву Лавру, но эта попытка была пресечена Московским губсоветом.[494]
Он ждал указаний из центра.