Старые долги

Калинушкин, едва Иннокентий Павлович заговорил, тоже весь ощетинился. Еще бы! Здесь веселились, хохотали, неподалеку раскладывали костерок, нанизывали куски мяса на железные прутья, звенели бутылками, а его, Калинушкина, грозятся снять с должности за пять лет до пенсии из-за цветов, про которые тут и думать забыли! Но и он, как только что Билибин, смешался от последних слов собеседника, от их недоуменной участливости.

— На кого подозрение имеете? — спросил он тем не менее сурово, как будто Иннокентий был не потерпевшим, а виноватым. — Может, кто заходил, интересовался?

Иннокентий Павлович заерзал на скамейке. Что он мог ответить? Никто не заходил, не интересовался? Шоферы? Компания у ограды пела про цветы? Тогда уж лучше шоферы — они не местные, колесят теперь невесть где, ищи ветра в поле. Тем более что именно о них подумал Иннокентий в первую очередь, увидев разоренную клумбу.

— Шоферы заходили под вечер… Ночевали тут. Проездом. Но вряд ли. Симпатичные, знаете ли, ребята.

— Верно. Ночевали, — вспомнил Калинушкин, оживившись. — Когда обнаружили хищение? Утром? А когда эти уехали?

— Слушайте, товарищ милиционер, — сказал Иннокентий. — Давайте так сделаем: вы составьте бумагу, а я напишу — претензий не имею. И разойдемся полюбовно. Можно так?

Александр Иванович не сразу оценил это предложение и даже воспринял его как еще одну попытку потерпевшего улизнуть поскорей к гостям, но, по счастью, не поддался чувству негодования, вновь поднявшемуся в нем, и тогда предложение Билибина открылось перед ним во всей своей естественности и глубине.

— Если претензий не имеете, тогда конечно. Это можно, — важно произнес он. — Протокол я потом оформлю, вы только черканите внизу: мол, так и так.

Пока Иннокентий Павлович писал на протоколе свой отказ от претензий, участковый присматривался к нему, пытаясь узнать в нем земляка. Ему хотелось заговорить с Билибиным совсем по-другому. Сначала спросить: верно ли, что тот местный, ярцевский? И если Фетисов не соврал или не напутал, вспомнить детство, городишко, каким он был раньше, общие знакомые, может, найдутся… Словом, поговорить по-людски, не злобиться, не бросаться друг на дружку, как сейчас. А потом уже перейти и к главному: узнать, какая у Билибина специальность; если подходящая, предложить ему научную мысль, которая с некоторых пор, а именно после того, как он посмотрел в прошлом году по телевизору передачу про космические полеты, не давала Александру Ивановичу покоя. Но теперь, конечно, не время было. И лейтенант, взяв со стола бумагу, бережно уложив ее в планшетку, откозырял Билибину.

— Постойте! — воскликнул Иннокентий Павлович, уцепившись вдруг за планшетку, откуда высовывалась растрепанная и увядшая головка цветка, сорванного Калинушкиным третьего дня. — Значит, вы нашли?

Участковый смущенно заправил цветок в планшетку, сказал сурово:

— Пришлось у вас изъять в ходе следствия… На время. Для опознания.

И не дав Билибину опомниться, еще раз откозыряв, решительно направился к выходу.

Бросив жалостливый взгляд на клумбу, Иннокентий Павлович поспешил к гостям, весело-голодным, шумным и счастливым оттого, что работа им удалась, что сегодня можно ни о чем не думать, дурачиться, и пить хорошее вино, и есть дымящийся шашлык с острым запахом, а завтра снова заняться настоящим делом. Они ели, и пили, и дурачились, вино не брало их, а только веселило — верный признак того, что людям весело и без вина. Стемнело уже, но в дом они не ушли — сидели вокруг костра, разложенного на жаровне, подкидывали щепки и дразнили Билибина, представляя его таким, каким он был в последние дни. Устроили даже, хулиганы, конкурс. В прыгающем свете костра одна за другой появлялись расхристанные фигуры: рубахи расстегнуты до пупа, брюки приспущены, волосы падают на безумные глаза, искривленные губы сыплют беззвучно ругательства…

— Врете вы все! — хохотал Иннокентий, заваливаясь на спину. — Подонки несчастные! Что бы вы делали без меня, гениального? По миру бы пошли!

Как раз в таком положении и застал его испуганный возглас:

— Ахтунг, ахтунг! На горизонте — Светка!

— Ну и что? — небрежно спросил Иннокентий Павлович, поспешно принимая, однако, более достойную позу. Следуя его примеру, все принялись торопливо приводить себя в порядок.

Дочку Билибина любили, но стеснялись и даже несколько побаивались: Светка была существом необыкновенным.

Дело в том, что за четыре года она не пропустила ни одной лекции в новом, построенном в институтском городке клубе и обладала по этой причине совершенно феноменальным уровнем знаний в самых различных сферах интеллектуальной деятельности, особенно в психологии, социологии, биологии и поэзии. Ничего не понимала Светка лишь в той области, в которой работала, но, поскольку числилась она в институте лаборанткой, этот пробел в знаниях не сказывался на ее репутации.