Старые долги

Василий Васильевич в то время казался ей мальчишкой, тоже мечтал о новых горизонтах, но Ирина Георгиевна очень быстро поняла, что в нем она не разочаруется.

Ну что ж, Ирина Георгиевна рассчитала точно. Так оно и случилось.

— Ирина, ну остановись же, — еще раз попросил Юрчиков.

— Глупый, — ответила она, очнувшись от воспоминаний. И, притормозив, свернула с шоссе на глухой, убегающий в рощу проселок.

VI

День у Соловьева, как всегда, был расписан по часам. Сначала к Старику, затем на службу, потом в издательство и наконец на прием в Дом культуры. На прием Василию Васильевичу очень не хотелось ехать. Делегация, которую принимали там сегодня, была не ахти какого уровня, соответствовал ему и уровень приглашенных. Поэтому рассчитывать на полезную встречу с людьми, занимающими в обществе известное положение, с людьми, с которыми Соловьев старался поддерживать постоянный контакт, не приходилось. Однако сегодня он был дежурным членом правления Дома культуры, ехать надо было, хотел он этого или нет. Что поделаешь: раз на раз не приходится, сегодня так, а завтра иначе. На прошлом приеме он сидел рядом с Олегом Ксенофонтовичем, и тот остался очень доволен, когда Соловьев парировал пару каверзных вопросов, подкинутых зарубежным корреспондентом.

Он не стал будить жену. По всем признакам, она вернулась только под утро. Мотор еще не остыл, в машине не выветрился запах духов и табачного дыма. Василий Васильевич во избежание осложнений никогда не думал о жене плохо. На длинной дистанции их супружеской жизни она сумела сохранить преимущество, которое имела на старте. Соловьев давно уже считался уважаемым и даже заслуженным членом общества, перспективы у него открывались еще более радужные, а для жены, похоже, он оставался все тем же Васенькой, которого она учила некогда по обширной программе — от поцелуев до жизненных принципов. Василий Васильевич подозревал, что она сознательно поддерживает их отношения на таком выгодном ей уровне; порой жена бывала совершенно безжалостна в утверждении своей власти, поводы она находила легко. Так или иначе, вопреки или благодаря стремлению Ирины Георгиевны командовать, авторитет ее в глазах мужа стоял неизменно высоко. Василий Васильевич только проветрил машину, опустив боковые стекла, и тотчас мысли его переключились на другой предмет.

В Дом культуры не хотелось ему ехать еще по одной причине. Там работала Люся — женщина миловидная, с ярко нарисованными «под Нефертити» глазами, но вместе с тем столь наивными, что у любого тотчас возникало сомнение в этой наивности, а у некоторых — желание разрешить свои сомнения. Василий Васильевич был в числе последних, и с некоторых пор его поездки в Дом культуры значительно участились. Люся оказалась действительно наивной. В первый же вечер он узнал, что все люди — хорошие, кроме тех, конечно, которых ругают в газетах и по телевизору, и что самое большое счастье — приносить пользу обществу. На другой день Василий Васильевич спросил:

— Ну, Люсенька, куда пойдем?

Она, не раздумывая ни минуты, ответила:

— В картинную галерею.

— Куда-куда? — поразился Соловьев.

— Я там уже тысячу лет не была, месяца два, — пояснила Люся.

И она тут же стала доказывать, что не ходить в сокровищницу русского искусства хотя бы раз в месяц — преступление.

К своему поклоннику Люся относилась с величайшим почтением, считая его Человеком с большой буквы: она видела, сколько сил и времени Василий Васильевич отдает людям. Судя по всему, она должна была всерьез принять их отношения; наверное, втайне не раз мечтала о будущем, в котором они вместе приносили бы пользу обществу и вместе хотя бы раз в месяц ходили в картинную галерею: молодая, красивая жена и уже не первой молодости, но элегантный, с седыми висками муж-ученый. Но ни разу ни единым словом она не обмолвилась о своей мечте. Девушка забавляла и умиляла Соловьева, но недолго: встречи их почти совсем прекратились. Однако он по-прежнему испытывал к ней самые добрые чувства. Встречая теперь Люсю в Доме культуры, Василий Васильевич ощущал неловкость, когда она ласково здоровалась с ним: в ее наивных подрисованных глазах он замечал немой, но настойчивый вопрос.

…Поездки на машине за рулем бодрили Соловьева лучше утренней гимнастики. Шоссе казалось ему символом жизни. Здесь все торопились, обгоняли друг друга, нетерпеливо сигналили и ругались, если какой-нибудь бедолага, задрав капот посреди дороги, лез в заглохший мотор, с трудом притормаживали у светофоров, чтобы рвануться вперед не на зеленый — на желтый свет, опередить других. Соловьев вел машину легко, уверенно, не рискуя слишком, но и не давая оттереть себя, пропуская вперед лишь самых оголтелых.