Старые долги

И часа не прошло, как Василий Васильевич уже входил в невысокое старинное здание в центре города, отделенное от шумных улиц стеной пыльных лип. Для Соловьева этот старинный особнячок был как дом родной, все знали его здесь, и он всех знал. Как бильярдный шар от борта к борту, двигался он по коридорам особняка от одного знакомого к другому, потом очень ловко проскочил, словно в лузу, в кабинет шефа мимо других посетителей, ожидавших приема.

Шеф не жаловал Василия Васильевича, и тот знал об этом. Больше того: Старик очень благоволил к Иннокентию, о чем Соловьеву тоже было известно. Но он прекрасно понимал, что не идти к Старику в такой ситуации значило бы отдать инициативу Билибину: тот наговорит с три короба и тогда придется обороняться. Инициатива решает все — Василий Васильевич давно усвоил эту истину. Ум, талантливость, порядочность — все не шло ни в какое сравнение с инициативой. Пока умные думали, пока талантливые создавали и порядочные демонстрировали свои высокие качества, Соловьев действовал, уступая лишь тем, кто действовал талантливее, умнее и активнее его. Но не так уж часто встречаются люди, которые обладали бы всеми этими качествами сразу.

Шефа Василий Васильевич побаивался. Старик находился уже в том возрасте, когда любой самый мелкий промах, который прежде не обратил бы на себя внимания, воспринимается многими как явственный признак наступившей старости. Мысленно Василий Васильевич не называл его иначе как «старая перечница», но всякий раз переступал порог шефа с трепетом душевным.

Старик был Основоположником. Но, конечно, не это определяло отношение к нему Соловьева, для которого прошлое всегда было только прошлым. Старик имел громадные связи, к его мнению уже лет тридцать прислушивались «на самом верху». Это было поважнее. Но даже не это столь серьезное обстоятельство вызывало у Василия Васильевича чувство почтения в беседе с шефом. Старик, несмотря на то, что отец и дед его были известными столичными профессорами, а его жизнь прошла в общении с лучшими умами века, не стал интеллигентом. Во всяком случае, в том смысле, который придавал этому понятию Соловьев. Истинно интеллигентных людей Василий Васильевич ценил высоко: они отличались деликатностью и скромностью, с ними было приятно общаться и легко вести дела. Старик же обладал характером разбойника. Коварный, не знающий жалости, готовый прибегнуть к любым, даже самым низким средствам, чтобы выиграть бой, он восхищал одних, внушал почтение и страх другим. По счастью, вся его деятельность, в том числе и разбойная, велась во имя науки, и жертвами его становились люди, которые мешали ей. Василий Васильевич имел все основания восхищаться им, как восхищались другие, но ничего не мог поделать с собой: боялся старого изверга. Хотя страх этот не выказывал и держался, как всегда, с достоинством.

На своем долгом веку шеф перевидал всякое. Жизнь его проходила в яростных схватках. Его обвиняли в чуждом происхождении (отец его был дворянином), в философской ереси (явление, которое он тогда открыл, теперь носило его имя), в поддержке сомнительных элементов (он спас от беды двух своих талантливых сотрудников), в низкопоклонстве перед Западом (он привез из Франции новую методику проведения важного эксперимента)… Старик был неуязвим. Его работы всегда находились на стыке фундаментальных и прикладных исследований; едва ли не каждая из них, внося существенный вклад в теорию, одновременно оборачивалась новыми приборами на подводных лодках, несокрушимой маркой стали или эффективнейшим методом штамповки. Что теория! Звук пустой. Еще неизвестно, куда она выведет и выведет ли куда-нибудь. Если бы Старик занимался одной теорией, не сносить бы ему головы при его характере. Но он всегда выходил победителем. В схватке он отвечал так, что у противников нередко хрустели кости. В этих случаях шеф не чувствовал даже особого удовлетворения, в тот же час забывая об очередном поединке, как о досадной помехе в работе, которая отныне устранена. Расправляясь со своими противниками, он по-своему жалел их; они не ведали, что творили, руководствуясь скорее чувствами, чем разумом, еще недостаточно организованным, чтобы оценить в полной мере отдаленные результаты усилий. Нередко за их крикливыми фразами угадывалась прямая корысть, но и в этом случае Старик не возмущался, лишний раз убеждаясь в основательности своих суждений о силе инстинктов, подчиняющих себе неорганизованный разум. Даже сражаясь насмерть, шеф оставался спокойным, сохранив таким образом до глубокой старости душевные силы.

Впрочем, все это относилось к тому времени, когда он еще не был ни Стариком, ни шефом. С тех пор многое изменилось в мире. Некоторые, помня беспощадность Старика в схватках, уверяли, что он уйдет в прошлое вместе с прошлым. Он не делил время на прошлое и настоящее, шеф всегда молился одному богу — науке. Но наука создается если не всегда для людей, то всегда людьми. Он остался потому, что люди всегда остаются людьми со всеми их достоинствами и, увы, недостатками.