Старые долги

Взяв протянутую пятерку, Фетисов достал из кармана два рубля, порывшись, еще полтинник мелочью и с достоинством положил их на стол, чем совершенно сразил Билибина, как недавно сразил жену, отказавшись от бутылки. Он даже не потребовал причитающихся за ремонт комплиментов, ограничился тем, что заставил Иннокентия Павловича открыть и закрыть кран, спросил: «Работает? На уровне?» — и заспешил домой. Только по дороге подвернул к клумбе возле беседки; крикнул оттуда:

— Палыч! Вот эти, что ли?

Не получив ответа, Николай со всех сторон оглядел цветы. Они ему не понравились: запах дурной, словно бы болотом тянет. Вроде он такие видел на Озерной у одного армянина. Точно, видел. Только получше: голубые, мелкие и запах хороший, как у Клавкиного одеколона. Придя к выводу, что запомнить их на глазок трудновато, сломал один, выбрав попышнее, и вернулся к дому.

— Вот эти, что ли? — повторил он свой вопрос, подсовывая цветок чуть ли не к носу Билибина, который вновь вот-вот был готов отключиться от окружающего.

— Зачем? — тихо спросил Иннокентий Павлович. — Зачем сорвал?

— Ты меня просил найти такие, нет? — удивился Николай. — Просил. Будь спокоен: из-под земли достану. Не страдай… Ты чего? Ладно, побежал я, — забеспокоился Фетисов, заметив, что Иннокентий Павлович приподнимается с кресла.

И он действительно поспешно удалился, неприятно пораженный тем, как вдруг перекосилось лицо у его закадычного друга Кешки Билибина. Ох и жадные все! Собственники! У кого много, тот и жадный! А может, наоборот: у жадных всего много! Он, Фетисов, заботу проявляет, а этот, понимаешь, морду кривит из-за цветка несчастного. Ну раз так — жди своих цветов до морковкиного заговенья. Тем более что у армянина знакомого вроде совсем другие.

Покуда Николай добирался домой, а затем возился у Билибина, участковый управился с делами и тронулся в обратный путь, действительно намереваясь заехать по дороге к Фетисову. Мотоцикл — машина быстрая, Калинушкин, скорее всего, даже обогнал бы Николая, и тогда вся операция с поисками цветов, задуманная Фетисовым, просто не состоялась бы. Но непредвиденная причина задержала лейтенанта.

Лето стояло жаркое, а в этот день и вовсе дышать было нечем. Асфальт под мотоциклом пружинил и хлюпал, вот-вот потечет. Калинушкин озабоченно поглядывал на цилиндры: как бы не перегрелись на такой жаре. Поэтому, когда он услышал сквозь рокот мотора посторонний уху звук, то сразу сбросил газ, подъехал к тротуару и только тут понял, что звуки шли откуда-то сбоку, из-за домов, мимо которых проезжал Александр Иванович. К домам со всей улицы побежали люди, и Калинушкин, поспешно развернув мотоцикл, помчался в том же направлении.

Сначала он увидел толпу: на самом солнцепеке возле девятиэтажной башни, сосредоточенно задрав головы, толпились люди. Калинушкин тоже задрал голову. На балконе седьмого этажа стоял в одних трусах здоровенный мужчина. Даже на расстоянии было видно, что лицо у него нехорошее: багровое и словно бы свернутое оскалом на сторону.

— Тупицы и циники опровергают существование кси-поля! — кричал он в толпу. — Не верьте им, друзья мои! Умоляю!

«Э-э! — подумал Александр Иванович, притормаживая и невольно оглядываясь в поисках отступления. — Это мне как попу гармонь, это, по всему видать, придурок на последнем градусе. С меня Фетисова хватит!»

И он чуток подался в сторону, словно бы с самого начала ехал не к дому, а мимо, даже отвернулся, всем видом показывая, что происшествие его совершенно не касается.

Уже проехал было Калинушкин мимо, но тут толпа возле дома заволновалась, зашумела. Александр Иванович, хочешь не хочешь, поглядел вверх.

Этот артист теперь стоял не на балконе, а на узеньких перильцах, держась одной рукой за стену дома, а другой торопливо помахивая перед собой и явно адресуясь к людям внизу: мол разойдись, не мешайте, сейчас прыгну!

Словно какая-то неведомая сила выхватила Калинушкина из седла и перенесла в одно мгновение к дому. Звонкая, чистая трель милицейского свистка вонзилась в раскаленный воздух. Александр Иванович дул в свисток что есть мочи и при этом грозно потрясал пальцем, возмущенный до глубины души таким вызывающим нарушением не только законов и постановлений, но и всего смысла жизни.

Трудно сказать, может, этот несчастный всегда уважал милицию и в этот последний миг его жизни привычное уважение взяло верх над всеми другими чувствами, а может быть, возмущение Калинушкина в полной мере выразилось в трели, как у вдохновенного музыканта, но в ту же секунду балкон опустел, только пестрые трусы мелькнули в балконной двери.

И еще некоторое время у лейтенанта ушло. В новом магазине консервированные крабы для научных работников выкинули, ярцевские старожилы тотчас пронюхали и набежали. Теперь они стояли с раздутыми, пестрыми от банок авоськами и комментировали происшествие.

— Во! С жиру уже с ума сходят! — скорбно поджав губы, сказала бабка Селиваниха. Все дружно поддержали ее, поскольку в Ярцевске с ума никто не сходил. Были свои дурачки, но с рождения, а так, чтобы вдруг, посреди белого дня, — этого никто не помнил.