Старые долги

— Прости, дядя Саша… — Подняв голову, мальчишка с отчаянной решимостью смотрел на Калинушкина. — Я не знал… Они говорят: пойди нарви нам, рубль дадим. Я и пошел…

Фетисов ошалело уставился на сына.

— Врет! — наконец гаркнул он. — Не верь ему, Иваныч! Врет!

Пашка всхлипнул еще раз.

— Кто они, Паша? — спросил мягко лейтенант.

— Ну, возле забора… Говорят: вон цветы какие, пахнут здорово. Я на велосипеде ехал, а они остановили.

— Погоди, погоди, — заволновался Калинушкин. — Это не шофера ли? Машины стояли возле забора?

— Стояли, — кивнул Пашка. — Две машины.

— Значит, шофера?

— Не знаю, — печально ответил мальчишка.

Фетисов метнулся к участковому:

— Иваныч! Врет! Честно скажу: я его к ребятам узнать послал, трояк посулил, если признаются. Пусть, говорю, признаются, если рвали, ничего им не будет да еще трояк получат… Потому как я тебя, Иваныч, как брата родного… хотел подсобить. Пашка! Я вот сейчас тебе! Отдай трояк, стервец!

Пашка в ответ незаметно показал ему кукиш.

— Ну, пойдешь в отделение? — спросил лейтенант.

— Пойду, — деловито произнес Пашка.

Фетисов плюнул:

— Пропади ты пропадом, шпана! Иди! Там тебя…

— Не запугивать! — грозно цыкнул участковый на Николая.

Пашка влез в окно, доверчиво подошел к Калинушкину, сторонясь отца, протянул грязную ладошку:

— Не беспокойся, дядя Саша, полный порядок будет!

X

Гражданину Билибину И. П. надлежало явиться в Ярцевское отделение милиции к 3 часам дня во вторник 16 июля по вопросу хищения цветов…

Иннокентий Павлович отшвырнул послание. Но тут его осенило: он тщательно расправил смятую бумагу, жирно зачеркнул свою фамилию, сверху написал «Соловьеву В. В.» и достал из стола новый конверт. В ином случае такой фокус доставил бы Билибину пару веселых минут, но теперь он проделал его с мстительным чувством: Соловьев заварил эту кашу, пускай сам и расхлебывает. И без того по его милости нужно бросать все дела, терять драгоценное время, ехать к Старику доказывать необходимость необходимого, элементарность элементарного.

Соловьев, услышав, что Иннокентий Павлович пойдет к Старику, забеспокоился не напрасно. С шефом Билибина связывала многолетняя дружба, если можно назвать так отношения сравнительно молодого еще, а прежде совсем молодого человека и уже старого и прежде уже старого. Этот факт для Василия Васильевича был куда серьезнее, чем все другие, вместе взятые, — ученые звания Билибина, например, его авторитет и право требовать.

Старика побаивались все. Сам Старик побаивался лишь своего молодого друга. Очевидцы утверждали, что Билибин лепит шефу дерзости и частенько даже кричит на него. Иные даже уверяли, что Билибин — побочный сын Старика и тот, чувствуя свою вину, позволяет ему многое. И еще всякую чепуху говорили: непонятное, как всегда, рождает суеверие.

Отношения у них действительно были необычные, и начались они давно, чуть ли не с первого курса университета, когда Старик приметил ершистого студентика. На втором курсе Билибин доводил Старика до бешенства своими сумасбродными идеями, главная особенность которых состояла в том, что их трудно было опровергнуть, впрочем, доказать тоже трудно — настолько они всегда оказывались невероятными. Великолепные он тогда выдавал идеи, Билибин до сих пор с грустным восторгом вспоминал это время. Однажды Старик в ярости запустил в своего ученика увесистым справочником. Билибин водворил справочник на место, высказал своему руководителю все, что думал в этот момент о его умственных способностях, и повернулся, чтобы уйти навсегда из университета, но тут Старик закричал вдруг пронзительным мальчишеским дискантом:

— А сам-то? Сам-то очень умный? Да?

Они еще немного поругались на том же уровне, помолчали, обиженно отвернувшись друг от друга, и Старик как ни в чем не бывало произнес:

— И потом, сударь, по какому такому закону силовое поле у тебя смещается? По закону Ломоносова — Билибина, что ли?

Из университета Билибин все же ушел. Вернее, вылетел оттуда с грохотом за публичное восхваление кибернетики. И Старик не вступился, не защитил. Иннокентий тогда на него очень обиделся: с основами этой проклятой идеалистической науки его познакомил Старик, раньше Билибин о ней и слыхом не слыхивал.

Вот и вся тайна, которая существовала в их отношениях. Чувствовал ли себя шеф виноватым перед Иннокентием?

Через несколько дней после исключения, когда Билибин уже собирал вещички, чтобы махнуть куда-нибудь на стройку подальше, пришла телеграмма из большого сибирского города; в ней сообщалось, что он зачислен студентом такого-то курса, такого-то факультета, такого-то института… Иннокентий сразу же сообразил, кто организовал приглашение; в молодой злой своей обиде решил, что Старик замаливает грех, но учиться хотелось отчаянно — он поехал.