Старые долги

Однако в главке, где работал Олег Ксенофонтович, ему все-таки пришлось заказать пропуск — тут насчет этого было строго. Но он сманеврировал: позвонил не Олегу Ксенофонтовичу, а давнему знакомому из другого отдела, с которым не одну ночь провел за преферансом в санатории «Благодатное». Поболтав с ним о том о сем с четверть часа, Василий Васильевич направился к Олегу Ксенофонтовичу как бы мимоходом, между других важных дел, которые привели его в это учреждение к другим людям, работающим здесь. Весь этот маневр Соловьев проделал совершенно рефлекторно и столь же рефлекторно, увидев в кабинете у Олега Ксенофонтовича посетителя, не вышел, извинившись, как поступил бы иной, а, шумно поздоровавшись, пожав крепко руки хозяину кабинета и гостю, опустился в кресло, тотчас включился в разговор, и посетитель быстро закруглился, исчез как-то незаметно.

Впрочем, здесь на всем лежала печать незаметности. Серенькие дорожки прикрывали беломраморные ступени лестниц — здание было старинной, богатой постройки, — скромная мебель в кабинетах, ничего лишнего, современно-спартанский стиль, обивка стульев и кресел тоже серенькая, неброская. И неприметные, подчеркнуто обыкновенные сотрудники. Негромкие голоса, спокойные интонации, скупые жесты. Стиль. И Олег Ксенофонтович не был исключением. Сидел перед Соловьевым человек неопределенного возраста — может, тридцать, а может, и все пятьдесят, — с правильными, но словно бы стертыми чертами лица, с зеркально-непроницаемым взглядом, в сером, модном, дешевом костюме. Тихий, обходительный, вежливо-дружелюбный, никогда не приказывающий, а только советующий.

Его «да» означало «да» и «нет» означало «нет». Василий Васильевич хорошо это знал, не обманываясь внешностью Олега Ксенофонтовича. Стиль. Школа. И, пожалуй, еще то обстоятельство, что здесь не было нужды ни в роскошных коврах, ни в дорогой мебели, ни в громких голосах, напористых интонациях и резких жестах. Соловьев всегда мечтал о таком стиле, да не та школа у него была, а главное — не та власть. У него тоже был свой стиль — усмешечка, небрежно-иронический тон, — но это уже скорее демонстрация превосходства, по бедности, так сказать, в сравнении с истинным превосходством. Что поделаешь: по одежке протягивай ножки.

— Каким ветром? — спросил негромко Олег Ксенофонтович.

— Попутным, — ответил Соловьев.

— У вас всегда попутный в парусах, — пошутил хозяин кабинета и, чтобы не было в том сомнений, чуть улыбнулся. — Как это вам удается?

— Ну-у, — протянул Василий Васильевич, лукаво прищурившись (в ином случае он подмигнул бы). — Нехитрое дело: всегда знаю, откуда ветер.

— Сдаюсь, — Олег Ксенофонтович чуть приподнял бледные ладони над столом. — С профессионалами не играю.

— В каком смысле? — озадачился Василий Васильевич.

— У вас встречи, приемы, интервью… У нас четыре стены — весь горизонт.

У всех людей есть свои слабости. У железобетонного, невозмутимейшего Олега Ксенофонтовича их не было. Во всяком случае, Соловьев до сих пор никак не мог определить его уязвимое место. Но в последние дни наконец что-то забрезжило, стало проясняться.

Какую бы нынче должность ни занимал Олег Ксенофонтович, завтра все могло измениться самым решительным образом, стоило ему ошибиться раз-другой — от ошибок никто не застрахован. И тогда? Рядовой. Рядовой необученный, как говаривают в армии. Но ученая степень… Свои труды… Что бы ни случилось, он уже и не рядовой и обученный. Гарантия на всю жизнь. Да и сейчас, на должности, авторитет его неизмеримо повысился бы. Не просто работник — автор работ. Ученый. Через два-три года Олег Ксенофонтович попривыкнет к своему новому положению, уязвимое место затянется, зарастет, тогда к нему совсем не подступишься. А пока он новичок в науке, стоящий еще у входа в ее храм. Нет, тут определенно что-то брезжило: Василий Васильевич понял это сразу, едва узнал о его работе над диссертацией.

— Я действительно попутно, — произнес Соловьев несколько даже раздраженно. — Меня волнует один вопрос, который вас, кажется, совершенно не волнует.

Олег Ксенофонтович слушал, и ничто не отражалось на его невыразительно-красивом лице, если не считать постоянного чувства доброжелательного внимания к собеседнику.

— Доколе вы будете тянуть с опубликованием? У нас ведь план. Планы — штука серьезная!

Соловьев говорил все более требовательно и напористо: издательство требует… издательство заинтересовано… нельзя так манкировать… И Олег Ксенофонтович оценил деликатность Соловьева и дал понять, что оценил. Потупился скромно, покивал:

— На днях представлю.

— Да что там «на днях»! — воскликнул Василий Васильевич, очень удачно развивая свой маневр. — Честно говоря, я ведь за рукописью и заехал.

Он протянул руку к столу и прищелкнул пальцами: мол, где она там у вас?

Хозяин кабинета еще более потупился.