Старые дома

Зная по опыту и наблюдениям всё, что творилось нашим триумвиратом, мы, в семинарии служащие, молодые наставники, чрезвычайно этим возмущались, везде, где бывали, об этих консисторских мерзостях распространяли сведения и писали в своих письмах и в Петербург – знакомым, и всюду, куда можно.

В это время веяло духом реформ, и начинались они и в духовенстве – много материалов, для свободного суждения и бесед.

Мы возмущены особенно были тем, что повсюду старое зло – крепостное – стало стихать и слабеть, а у нас консисторское и архиерейское административное зло, как нарочно, вопреки свету и разуму, свирепствовало с силой большой.

Рабство крестьян уничтожается. Старые гражданские суды и порядки беспорядочные обновляются; ужели только духовенство, эта соль земли, будет всё затаптываться в грязи, и останется и в бедности и в рабстве у владык и разной консисторской клики? Ужели наша администрация, деморализованная, и наши суды духовные бессудные, сутяжные и хищные, останутся нетронутыми?

Такие раздавались речи из среды образованного молодого персонала профессоров семинарии – речи открытые, смелые, искренние, с воодушевлением от нового светлого духа обновления России, протестующие против старинного закоренелого зла, беспощадно разъедавшего всю духовную администрацию и судебные беспорядочные порядки.

Эти протесты, как мы замечали, пугливо действовали и на наших триумвиров, и они, в своём бесстрашии, в сфере консисторской и архиерейской, в свободе своих злохитрых и злохищных действий, стали ощущать внутреннее стеснение.

Страшна им стала распространившаяся о них повсюду худая молва, и чувствовали они и видели себя в общественном мнении, как в зеркале, ужасными страшилищами.

Благодетельная гласность, о введении которой писали и рассуждали – в суды гражданские, и которой более всего враждебна старинная и злая, как язва, господствовавшая канцелярская тайна, и тогда ещё проявляла свою силу в нашей даже темнейшей административной среде, и не давала покоя таким оголтелым и с сожжённой совестью деятелям зла, как Радкевич, Лебедев и Корсуновский.

Злая память о них долго была жива в тамбовском духовенстве.

Но, слава Богу, они, кажется, завершили собой последний ряд чумазых бичей-эксплуататоров тамбовского духовенства. Дух нового времени живительно освежать стал и ту смрадную атмосферу и то грязное болото, где жилось им так вольготно и привольно, как жилось во всё время управления Тамбовской епархией епископа Феофана…

В 1863 году поступил в Тамбов епископом Феодосий, прямо из ректоров Воронежской семинарии.

Он оказался пастырем добрым, “душу свою полагающим за овцы, радетелем вверенного ему стада, не только не бегающим от грядущего волка, готового расхитить стадо, но идущего всегда ему навстречу смело, чтобы отогнать его и защитить от него своих овец”.

Человек он был невысокого ума и учёности, но обладал хорошим, здравым смыслом и искренне-добрым сердцем, и отличался практическим направлением характера. Вёл образ жизни простой, скромный, без всяких сибаритских прихотей, скромно и благоговейно служил в храме – и это служение его благоговейно действовало на всех своей величественной простотой небесного характера. Попросту и без затей тщеславных жил он и дома, и доступен был для всякого во всякое время.

Делами по управлению любил заниматься сам непосредственно, и знать их не из чужих уст и речей. Поэтому у него никак не могли быть в силе никакие секретари и письмоводители.

От скромного и деятельного образа его жизни все около него и даже бродящая консистория стала поскромнее и подельнее.

При нём, и по его ходатайству, определён секретарём консистории Павел Иванович Остроумов; поступив в консисторию, он повёл себя весьма благоразумно и был секретарём, особенно в сравнении со всеми предшественниками, превосходным, добросовестным и благонамеренным.

Поступив уже на старости в секретари, и привыкнув довольствоваться скромным содержанием семинарским, он доволен был, как богатством, и тем, что шло ему от консисторского секретарского положения, само собой, по издавна заведённому порядку, в помощь скудному жалованью от казны.

Тогда оплачивалась всякая бумага, всякий документ и книги, получаемые от консистории, плата шла в львиной доле секретарю, плата шла ежегодно от благочинных, при отчётах, от монастырей и их настоятелей и настоятельниц, которые, т. е. монастыри, служили постоянным и обильным источником денежного и вещевого дохода.

Со всего этого припаса секретарь свободно, безгрешно, как говорят, мог получать в год 3–4 тысячи, без всякой прижимки и чего-либо похожего, словом, благородно и честно.

Так благородно и честно в консисторском смысле и повёл себя Павел Иванович Остроумов и старался в этом смысле облагородить и подначальную ему канцелярию – писцов со столоначальниками.