Старые истории

— Ты давай с ними вместе выходи отсюда, — сдерживая смех, дал я дельный совет. — Не сыпь, не сыпь, нам здесь спать еще… Отроду такого зрелища не видел.

— Чертовы перины! — кричал Климент Ефремович. — Проклятые буржуи. Развели нечисть, держиморды неряшливые. Нормальному человеку уснуть нельзя.

Кое-как справились. Перину выкинули на мороз, простое солдатское одеяло постелили прямо на решетку.

— Наши не подошли?

— Нет пока.

— Подождем, — сказал Климент Ефремович, накрылся бекешей и как провалился.

Тихо посмеиваясь, я снова миновал Зеленского и занял свой наблюдательный пост.

Было около двух, то самое время, когда 62-му полку назначено было вступить в город. И вот различил я далекий конский топ. Он приближался, слышался все отчетливее.

Можно было и на боковую. По примеру Климента Ефремовича я скинул бекешу на кровать, пошел будить Зеленского, чтобы послать его проверить, наша подходит часть или какая другая. Уже наклонился над ним, да он так сладко спал — я его и пожалел. Адъютантская работа суетная, все на ногах да на ногах. Пусть спит, сам спущусь.

Перепоясался я ремнем, на котором висела кобура с парабеллумом, но оружие вынул и переложил в карман брюк. Так, на всякий случай.

Во дворе красноармеец возился с броневиком, что-то там ощупывал, железяками постукивал. Я вышел за калитку. Горели редкие фонари, и подходивший отряд был уже различим. За колонной громыхала тачанка с пулеметом.

Я направился навстречу. Вдруг передовые поддали и окружили меня. Я только рот открыл узнать, что за часть, а один, видимо старший, как гаркнет:

— Сдавай оружие!

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Белые. Хорошенькая история. Мои с броневиком в двух шагах, а крикнуть нельзя — тут и конец мой придет.

Поэтому я спокойненько, так, не торопясь, стал расстегивать ремень, а мозг прямо распухал от мечущихся там мыслей, я физически это чувствовал. Выход искал — и не находил пока.

— Чего копаешься, давай живее, улитка проклятая, — кипятился главный.

— Да что вам от меня надо? — спросил, протягивая пояс.

Кто-то схватил его, потряс.

— Кобура-то пустая, — говорит.

— На что мне пистолет? — начал придуряться я. — Небось писарем служу.

— Врешь, собака этакая, — закричал какой-то рыжий в смушковой кубанке, — гля, у него шпоры на сапогах. Господин капитан, он кавалерист.

— Чего зря языком мелешь? — начал я валять ваньку, — форма такая. Велено, вот и ношу.

А сам думаю: хоть бы не узнали, хоть бы не узнали! Узнают — моментом в расход пустят, цацкаться не будут, их время подпирает.

На мне был надет черный простой френч, одежда по тем временам международная. Ордена я носил только по торжественным случаям, так что костюм мой выдать меня не мог. Выдать меня могли только усы. К тому времени они получили уже широкую известность.

…Как-то однажды, в один из приездов в Конармию Михаила Ивановича Калинина, застал он меня поутру бреющим голову «под Котовского». Я до того только что тифом переболел, меня обрили, и какое-то время я в таком виде продолжал ходить.

Наблюдает Михаил Иванович эту процедуру, а я ему и говорю:

— Усы мне сбрить, что ли?

— И не смейте даже думать, Семен Михайлович. Усы ваши — это народное достояние. — Очень хозяйственный человек был Михаил Иванович.

— А убьют тебя, — поддержал его Ворошилов, — и будешь ты в гробу лежать баба бабой.

— Тю на тебя, чего придумал, — ответил я, но усы брить не стал. Мы их чуть позже того происшествия, о котором я рассказываю, наказали. Нам с Фрунзе какой-то занятный патрон бойцы притащили, мы такого и не видели.

— Распотрошим? — говорит Фрунзе.

— А то как же.

Распотрошили. Пулю вынули, порох высыпали на стол.

— Простой или бездымный? — гадает Михаил Васильевич.

— Проверим. — И, идиот старый, наклонился с папироской в зубах и сунул ее в порох.

Право, если господь хочет наказать, он ума лишает. Порох пыхнул, пол-уса как не бывало.

— Бездымный, — констатировал Фрунзе. — Тот дым, что был, — он от уса. Глаза целы? — и хохочет, такой-сякой, потому что уже видит, что глаза целы, но половины народного достояния и в помине нет.

Нашли мы какие-то ржавые овечьи ножницы, и ими Фрунзе в муках отпилил мне остатки былой красоты…

Но в ту симферопольскую ночь усы были еще на месте, и эта мужская гордость грозила мне выйти боком.

— Что вам от меня надо? — канючил я. — Хватаете людей ни за что, ни про что.

— При штабе какого полка служишь? — спросил капитан.

— Девятнадцатый кавполк, — продолжал я затягивать время и посчитал свой ответ очень хитроумным — полк под номером девятнадцать был и у нас и у белых. Я начинал уже понимать, что белый отряд, видимо, совершенно не представлял себе боевой обстановки, если решился идти через Симферополь. Значит, можно с ними поговорить и построже и погромче — может быть, на звук голосов кто из наших выйдет. Да только никто не выходил.

— Что за манера хватать людей на улице, — выламывался я. — Пошли в комендатуру, разберемся.

— Хватит языком молоть, — озлился капитан и пнул меня ногой в плечо. — А ну иди!