Старый корабль

Жена Четвёртого Барина Чжао Бина уже неделю как слегла. Чжао Бин сопровождал посетителей, а её пришлось оставить одну стонать на кане. Когда они уехали, было уже за полночь. Вместо того чтобы пойти домой проведать жену, Чжао Бин отправил людей созывать собрание. Собрание проводили на том месте, где был старый храм, люди молча стояли вокруг пустыря, в центре которого был поставлен маленький столик белого дерева. На столике стояла фаянсовая чашка с горячим чаем. Чжао Бин с багровым лицом молча расхаживал вокруг столика. Он так ничего и не сказал, пока не допил чай до последней капли. Собравшиеся были страшно подавлены, все невольно вспоминали ту ярко-красную цифру. Пламя свечей непрерывно колеблется, оно то красное, то обрамляется несущим несчастье синим. Молодой Четвёртый Барин поднимает толстые веки, обводит окружающих взором и, чуть кашлянув, осведомляется:

— Господа хорошие! Мне, Чжао Бину, в этом году уже за тридцать будет. Наверное, я должен уже знать, сколько початков на стебле кукурузы? — Ни звука в ответ. Он схватил чашку, хватанул ею о землю и сердито выпалил: — Ежели ешь то, что люди едят, то и знать должен! А коли не знаешь, то, видать, на собачьем дерьме вырос… Но в такую эпоху, как сегодня, если кто-то против, пусть встаёт во главе улицы Гаодин.

Чжао Бин переводил блестящие чёрные глаза с одного на другого по стоящим на пустыре. Подождав немного, он продолжил:

— Нет таких! Значит, мне, Чжао Бину быть во главе! А если я во главе, все должны знать, что у меня не пройдёт: кто будет Валичжэню доставлять неприятности, тому несдобровать!

Народ слушал, не сводя глаз с Чжао Бина и стараясь не дышать… Можно было распускать собрание, но тут прибежала жена Ли Цишэна и схватила Чжао Бина за рукав:

— Быстрее, быстрее иди…

— Если есть, что сказать, говори, даже если небо обрушится, я, твой Четвёртый Барин, подопру его головой! — воскликнул Чжао Бин.

Тогда заплаканная женщина запричитала:

— Мой-то днём вернулся домой весь в грязи, спрашиваю его — молчит. Повздорил с кем-то, думаю. Кто ж знал, что за ним придут ополченцы и уведут, я выспрашиваю, в чём дело, так никто и слушать не хочет. Как стемнело, бить его стали в кутузке, сначала кричал, а потом и криков стало не слышно. Я к городскому голове, мол, отпусти его, а тот говорит — не моё дело. Я распознала ополченцев, во главе у них кто-то из местных военных… Четвёртый Барин, они моего благоверного на балку подвесили, скорее выручайте! Только вы один и можете спасти его…

— Мать твою этак! — крякнул Чжао Бин, скидывая куртку. Как раз в этот момент в панике прибежал человек, он тяжело дышал, так что плечи ходуном ходили.

— Четвёртый, Четвёртый Барин! — выдохнул он. — Давай быстро домой — с четвёртой матушкой не… нехорошо…

Услышав это, жена Ли Цишэна перестала причитать и, потеряв надежду, уставилась на Чжао Бина. Все присутствующие тут же встали с бледными лицами.

Широкие ладони Чжао Бина дрожали, и он проговорил, стиснув зубы:

— От неба беда и от людей беда, беда не приходит одна, как говорится, на лёд ещё и иней выпал, может, это Валичжэню судьба такая. — Подняв голову к небу, он со слезой воззвал к жене, называя её детским именем: — Хуань Эр, если уходишь, уходи одна, мы столько прожили вместе, уж прости меня! Дела семейные и общественные не совместишь, тут на улице Гаодин человека на балке подвесили, всё минуты решают… — И зашагал прочь, таща за руку жену Ли Цишэна.

У всех увлажнились глаза, раздались крики, а что кто кричал — не разберёшь. Пламя свечей переменилось на синий, мигнуло пару раз и погасло.

В тот вечер Четвёртый Барин Чжао Бин всю спину замарал кровью Ли Цишэна — он притащил его домой на закорках. Хуань Эр умерла, крепко сжав в руках старую шляпу Чжао Бина. Он хотел вынуть её, но руки вцепились в шляпу намертво.

Кто в Валичжэне из живых мог забыть этот день?

Прошло немного времени, и случилась попытка разобрать крепостную стену. Тут жители городка выплеснули давно сдерживаемое негодование, и это получило одобрение Четвёртого Барина Чжао Бина. Его одолел тяжкий недуг, и он не мог лично встать на защиту достоинства всего городка, но дал чёткие указания командиру ополченцев Чжао Додо сломать ногу предводителю разрушителей стены, что и было сделано. Чжао Бин в это время сидел дома и лечился, авторитет его оставался за воротами, но быстро рос, как душистый лук весной. Он лежал себе молча на кане, а всё важное, что происходило на улице Гаодин, ему докладывал через окно Чжао Додо. На этот раз Чжао Бин болел долго, раньше такого не бывало. Урождённая Ван каждый день ходила ставить ему банки. По её словам, ему даже ненадолго не становилось лучше, он переживал об умершей Хуань Эр: она была у него уже второй женой. Обе умерли меньше чем через два года после свадьбы, первая оставила ребёнка, мальчика. И та, и другая сначала год желтела лицом, на второй год бледнела и худела, пока не переставала вставать с постели.