Статьи

Нельзя сказать утвердительно, что именно было в самом начале введения у нас действующих законов основною причиною уклончивости народа от присутствования при обысках, выемках, вскрытиях мертвых и тому подобных действиях, где допускается и даже требуется законом присутствие понятых. Народное ли отвращение от непонятных форм судопроизводства, равнодушие ли к делу ближнего или боязнь чиновничьих каверз — утвердительно решить не беремся, да и сомневаемся в возможности утвердительного решения такого вопроса. Г. Щебальский, произнеся свое мнение о происхождении ябедничества и доносов в России, показал, как опасно решать подобные вопросы в наше время. Г. Громека, занимающийся философиею и летописанием, в качестве философа и летописца, тотчас расшиб все соображения г. Щебальского и на основании чистого умозрения доказал, что у русского народа склонности к доносам не было, да и быть не могло. А потому, отлагая утвердительное решение вопроса об уклончивости нашего народа (всего — и того, что шлепает в лаптях, и того, что скользит в лакированных ботинках) от участия в следственном процессе, по крайней мере до выпуска г. Громекою своего философского курса или хоть до издания его летописей, опровергающих русских ученых историков, мы ограничимся предположениями. Нам кажется, что при введении нового судоустройства, с чиновниками разных странных и вовсе непонятных народу наименований, народ, не имевший силы противостоять нововведениям, стал чуждаться их и избегать всякого столкновения со слугами непонятных для него законов и учреждений. Далее, приводимый поневоле в столкновения с чиновниками, он убедился, что его берут к следствию только для какой-то формы, посылают за водкой в кабак, за завтраком в корчму или к помещику; заставляют носить писарскую шинель или сгибаться русским глаголем для того, чтобы писарю было ловче писать на его спине акт осмотра или вскрытия; он видит, что дело невеселое, а время тратится, и совсем отшатнулся. А между тем два, три случая в околотке, где следователь подвел неугомонных понятых под какую-нибудь ответственность, еще подбавили к этому страху; народ стал бегать от “бытия в понятых”, а чиновники стали его “ловить в понятые” с помощью сотских, десятских и иных чинов, и пошла писать. Теперь русский простолюдин боится идти в понятые, а если его “изловят” в эту должность, то он и торчит безмолвной и бесполезною статуей. Что ж проку в таком понятом?