Статьи за 10 лет о молодёжи, семье и психологии

Л.Ш.: Ну, во-первых, ее можно назвать западничеством, и, во-вторых, можно ее определить как предательство нашей русской, российской идентичности. Как отказ от тех ценностей, которые присущи нашему народу, включая, в том числе, и Православие. И угодливость перед чужим, перед Западом, так что я бы все-таки ключевым словом здесь считал «западничество».

И.М.: Запад-то уже не тот.

Л.Ш.: Но и лучше он ведь тоже не стал. Как нас там ненавидели когда-то, так и продолжают ненавидеть. Да, Запад сейчас разрушен внутренне. Но он и тогда был тлетворным, когда крестоносцы к нам шли, когда они пытались насильственно окатоличить Россию. Уже тогда Запад имел в себе начатки всех своих пороков.

И.М.: А сейчас все это обнажилось, обострилось и, похоже, умертвило сам Запад. Мне-то кажется, что мы воюем с мертвецами.

Л.Ш.: А ведь есть какая-то пословица о том, что мертвый куда-то тащит живого, я ее дословно не помню…

И.М.: Мертвый тянет живого за собой в ров. Я ездила несколько раз в Западную Европу, и каждый раз я чувствовала, что через все запахи шампуней, дезодорантов и вкусных продуктов проступает запах тления, запах кладбища. Кладбища с евроремонтом. Но почему нас так привлекает «энергия распада», почему у нас так ослаблен нравственный, культурный, духовный иммунитет?

Л.Ш.: Я всегда считал и считаю, что русский — это понятие, прежде всего, духовное. Но пока что мы все-таки не осознаем себя ни духовно, ни нравственно, ни этнически. У нас отсутствует — ну, пускай не отсутствует, а слабо выражена — самоидентификация. Мы пока не ощущаем себя, не ощущаем свою миссию, а ведь у нас же совершенно другая, чем у Запада, особая миссия.

И.М.: А какая?

Л.Ш.

: Я, когда входил в Афганистан, считал себя освободителем. Я ни в коей мере не считал себя захватчиком, и мы на самом деле несли туда свет, освобождение. А если бы не мы, то американцы раньше нас бы там оказались и заняли все — как вот сейчас. Эта освободительная миссия всегда была присуща русскому народу.

И.М.: А сейчас от чего русский народ должен освободить мир?

Л.Ш.: Наверное, от духовного растления, прежде всего. От либерализма в самом его худшем выражении.

И.М.: Ведь, по сути, то, что мы имеем в «цивилизованном мире» сейчас, — это уже либеральная диктатура.

Л.Ш.: Совершенно верно. Когда была война в Южной Осетии и другие события на Северном Кавказе, ведь видно было, что все, по сути, управлялось из какого-то одного центра. Я не говорю про Украину! Подумать только: Мазепу изобразить на купюре в десять гривен — на самой ходовой! Что это? Самая настоящая диверсия, самый настоящий элемент информационной войны. Кстати, к информационной войне я бы отнес и войну финансовую. А что такое финансовая война, вот тот самый финансовый кризис, который на нас обрушился?

И.М.: Понятия не имею. Как, впрочем, и большинство наших сограждан. И тем более неясно, какая тут связь с информационной войной.

Л.Ш.: В основе финансов лежит информация. Деньги — это информация, акции — это информация. И всякие там индексы, рейтинги — это ведь все информация, это все — манипуляция. Допустим, стоит завод, завод производит продукцию, работают рабочие, продукция находит сбыт. И вдруг оказывается, что какие-то там акции упали и теперь — завода нет. Это же фактически все через манипуляцию сознанием достигается.

И этот финансовый кризис, финансовые войны, которые идут, это все — порождение информации. Чем дальше, тем значение подобных войн будет расти. Все-таки современные войны (это показал и опыт разрушения СССР) более эффективными оказываются, когда можно победить без применения оружия. И захватить территорию без ее разрушения, захватить ресурсы, захватить потенциал человеческий. Это высшее военное искусство — победа без вооруженной борьбы.

И.М.: Леонид Иванович, ну почему же мы, такие умные люди, проигрываем таким оглупленным, таким расчеловеченным нашим врагам?

Л.Ш.

: Мы слишком доверчивые. И нам бы надо все-таки избавиться от своей мягкотелости, наивности, от этой всечеловеческой любви без разбору.

И.М.: Тогда мы уже не будем русскими!

Л.Ш.: Но надо понимать все — таки, где добро и где зло. Где справедливость, а где нет. Понятие всечеловеческой любви в том смысле, чтобы его, человечество, сохранить — да. Но в этом же человечестве есть ведь и силы зла. Так вот, противление злу силою — то, о чем говорил Иван Ильин, — и должно быть квинтэссенцией нашего поведения. Мы же очень открытые, а сегодня это недопустимо. Нам надо закрыться.

И.М.: То есть закрыться на то время, когда мы должны окрепнуть? Тогда мы сможем не только себя спасти, но и нормальных людей западного мира. Ведь они там есть.

Л.Ш.: Конечно, есть, и я не думаю, что им неуютно живется.