СТАТУС-КВОта

– Твой тост неполноценный. Поскольку в нем не упомянута Армения с ее армянскою горою Арарат. Я не могу выпить это божественное вино, пока не скажу о великой, многострадальной империи Урарту, куда Создатель поместил священный Масис (Арарат). Волею Создателя ОНИ вели Ковчег по океанам и встретили его на Масисе колосьями зерна, травою для скота – Галегой. Я пью за то, что все события планеты и все свершенья человека причастны к Ноеву Ковчегу. На всем, что делается в мире, лежит священный отблеск ИХ корабля, который исцеляет до сих пор. Я пью за тех, кто сохраняет о нем память, кто стережет тропу к нему. Я и мое дело ничто без вашей Зоны, ведущей к Ноеву Ковчегу, без вашей силы и отваги, без вашей верности заветам предков. Они – маяк для человечества, чтоб не блуждать впотьмах. Я пью за то, чтобы день над Арменией был всегда длиннее ночи, за то, чтобы сытых в мире стало многократно больше, чем голодных, за то, чтобы ваша Зона расширилась и снова стала империей Урарту. Вы принимаете мое алаверды?

Молчал, крутил лишь головой и вытирал слезу маленький Ашот, размазанный по стенке великим хлеборобом Васей.

Они выпили, отсмаковали тягучую нектарность араратского вина. Затем собрались, вышли из пещеры и отправились по Зоне – малой Родине – к большой. А привкус пряного, благоуханного напитка в горле хлебороба струил к его ноздрям и сердцу нерасторжимый аромат единства хлеба и вина, единства столь же вековечного, как вековечен этно – симбиоз славян и арменоидов, как вековечны геноцид и ненависть к этим трудогольным этносам у Безымянного Зверя.

– Подъем! – скомандовал с ефрейторской настырностью голос из ниоткуда.

Прохоров пробуждался. Открыл глаза. Взгляд уперся в стену: часы показывали десять утра. Под ними висела изящная, с красной окантовкой соломенная мухобойка. Глаза Василия расползлись в усмешке: Ашот держал слово, мухобойка от Армянского радио присутствовала – не было лишь мух. Отчетливыми, пряными мазками внедрилисьь в память видения последних суток: трепещущая зеленая сочность травы под ветром, палатка на каменистом берегу, зеркальная бездонность Севана с впечатанными в нее облаками, текущими над головой… серебряное веретено рыбы с разявленой зубастой пастью.

Облитая хрустальной брызгой форель, взорвавши водяную гладь, с предсмертной яростью ввинчивалась в воздух на конце лески.

Василий сел. Безостановочно прокручивалась в голове череда кадров рыбалки: кипящая в черном котелке уха… слитный звон цикад. Эту благодать непрошено и хищно продрало вдруг шершавое виденье: ревущая и смрадная башка медведя приблизилась, нависла сверху… неведомая стая лопоухих псов клубилась у его ног... продольный черный зев пещеры перед лицом…обвисшее, недвижимое тело Ашота на плечах Василия гнет к земле. Прохоров дрогнул: видение пронзило безысходностью – их настигала когтистая лапа зверя.

…Он сидел, панически, оторопело смиряя в груди тычки всполошенного сердца. В дверях стоя Ашот с подносом. Истекала от него дразнящая струя жареной форели. Ашот повторил команду:

– Подъем! Ну, как Севанская рыбалка?

– Ашот, мы что, действительно там были? Неделя при палатке, лодках, спинингах… сам себе не верю.

– Съешь – поверишь, – сказал Ашот. Поставил на стол тарелку с жареной форелью, лаваш, вино в глиняной корчаге.

– Что за подушку ты мне подсунул? – спросил Василий.

– Не понял.

– Там вместо пуха дикие кошмары. Переползают из нее под череп.

– Приснилось что?

– Да уж приснилось. До сих пор мандраж.

– Поделись.

– Медведь – страшилище, прет на меня, вот – вот достанет. Ты на моих плечах обвис труп трупом. Я втаскиваю тебя в какую-то пещеру…

– Успел втащить?

– Да уж успел, наверно, раз здесь сидим.

– Что еще снилось? – пронзительно и цепко ввинтился в Прохорова взгляд Ашота.

– Ты же не дал этот киношный смак досмотреть.

– Вас ждут великие дела, граф Прохоров.

– До сих пор не пойму, как Гирин отпустил к тебе: неделю за свой счет в разгар уборки…

– Выпьем – поймешь. – Ашот разлил вино в бокалы. Поднялся.

– С утра вроде и лошади…

– А мы не лошади. Мы горные ослы.

– Ну, коли так– за рыбалку, – поднял бокал Василий – ты подарил мне сказку…

– Сначала за твою свободу, – перебил Ашот. Они выпили.

– Свободу? От кого иль от чего?

– За абсолютную твою свободу – от трусов и научных трутней, от проституток в штанах и твоего вранья в отчетах.

– Мудрено выражаешься, Ашот.

– Ты сядь Василий-джан.

– Ну сел.

– Тебя уволили.

– Что-что?

– Твое отсутствие нужно было Гирину, чтобы подготовить увольнительный маразм. Потому и отпустил тебя.

– За что… уволили? – Морозом крылась спина Василия, цепенели губы.

– Отдел твоих соратников в НИИ состряпал заявление. Они настаивают на вредоносной ауре, которая исходит от тебя. Ты необуздан и неуправляем. Отчеты у тебя поверхностны и ядовиты. Твой мозг бесплоден и заражен научно-политической Химерой безотвалки. Работать рядом с Прохоровым для всех становится невыносимым бременем. И ультиматум Гирину: или они, иль ты.

– Додавил-таки Гирин, – угрюмо и тоскливо осознал произошедшее Василий – отрезанный уже ломоть от каравая НИИ.