Ставка на совесть

Ночь встретила его успокоительной прохладой. Он постоял немного, пока не свыкся с темнотой, и пошел к реке. По ту сторону ее, опустив к воде косое плечо, чернело лесистое взгорье. Над взгорьем разметались звезды, среди них резко выделялась одна — огромная, немигающая, словно она только что открыла Землю. Другая такая звезда уютно покоилась на мерцающем глянце воды. Вдруг эта вторая разлетелась вдребезги, словно упавшая с елки стеклярусная игрушка, и почти одновременно послышался всплеск. Кто знает, быть может, рыба хотела проглотить звезду? По воде пошли золоченые круги, потом все успокоилось, и снова стало две звезды — одна на небе, другая на воде.

Владимир смотрел вдаль. Но случайно глянув вниз, увидел человека, неподвижно сидевшего у самой воды. Владимир вздрогнул. Сначала подумал: рыбак. Но рыба в такое время уже не клюет. Кто же это мог быть? Спустился к неизвестному. Тот встревоженно вскинул голову, и у Владимира вырвалось:

— Перначев? Вы тут зачем?

Лейтенант вскочил:

— Душно что-то…

— Душно, — подтвердил Хабаров и предложил: — Давайте посидим.

Они опустились на влажный песок пляжа. Перначев сочувственно и печально сказал:

— Вам тоже не спится, товарищ майор.

— Тоже.

Помолчали. Хабаров не знал, с чего начать разговор — столь неожиданной была встреча с одним из несомненных виновников трагичного случая. Перначев ждал, что скажет старший. Где-то поблизости опять плеснула рыба.

— Щука. Охотится, — заметил Перначев и вдруг резко повернулся к Хабарову: — В каком он состоянии, товарищ майор? Вы были в санчасти…

— Его увезли в госпиталь.

— Что теперь будет? — произнес Перначев растерянно.

Хабарову показалось, что лейтенант больше всего тревожится за себя, поэтому жестко ответил:

— Расследование покажет.

— И могут осудить? — так, словно ему нечем стало дышать, проговорил Перначев.

— Если найдут, что происшествие — результат вашей беспечности.

Хабаров понимал, что его ответы жестоки, но не хотел щадить человека, который, хотя ему и внушали, все же не осознал до конца ответственности, лежавшей на нем как на командире.

Перначев сник. Но почти тотчас, подавшись к командиру батальона, на одном выдохе произнес:

— Если все обойдется, стану по-другому… Выведу взвод в передовые.

— За это следовало взяться раньше.

— Конечно… Но со мной редко когда говорили по-хорошему, по-человечески о моих недостатках или ошибках… Все больше в приказном да разносном тоне… — с сожалением, как о чем-то непоправимом, сказал Перначев.

— Значит, заслуживали, — сорвалось у Хабарова с языка, однако печальный тон признания Перначева заставил пожалеть об этом: выходит, он, командир батальона, мало уделял внимания вот таким, как Перначев, лейтенантам. С тем же Перначевым ни разу по-товарищески, чтобы не чувствовалось разницы в служебном положении, не беседовал. Но тут же возникло возражение. Получается, во всем виноват начальник: ах, он не беседовал с подчиненным! «А где твое чувство ответственности, лейтенант? Где понимание долга? Где рвение в работе? Знай ты Сутормина как следует, ты бы нашел, что сделать, чтобы он не натворил чего-нибудь на учении».

Хабарова так и подмывало высказать все это Перначеву. Но удержало собственное признание: «Ты сам тоже заслуживаешь упрека. От самого себя этого не скроешь».

Чтобы затянувшееся молчание не было обоим в тягость, Владимир закурил. Неподалеку пропел петух. Его залихватское «кукареку» вдруг встряхнуло Владимира и напомнило, что есть на свете уголки с задорным петушиным пением, с деловитым кудахтаньем кур, ленивым мычанием телят и запахом навоза и парного молока; уголки с зелеными от ряски прудами и приспущенными к воде ветвями ив — тихие, безмятежные уголки… Владимиру остро захотелось в такое местечко. Сейчас. Только сейчас!.. Он порывисто встал и швырнул папиросу в воду.

— Петухи поют. По домам, — сказал и, не оглядываясь, пошел от реки. Перначев послушно последовал за ним. На перекрестке тропок лейтенант несмело напомнил о себе:

— Мне сюда, товарищ майор.

Перначев сказал это так, точно прощался с командиром батальона навсегда. Хабарову хотелось приободрить лейтенанта, но вместо этого он сухо сказал: «Спокойной ночи», потому что еще не видел причины для прощения, хотя уже и предчувствовал: после сегодняшней ночи Перначев иначе станет относиться к делу. «Но и я — тоже…» — сказал Владимир себе.

VI. МАРИНА! МАРИНА!..

1

Владимир не любил больничных покоев, они вызывали в нем такое ощущение, будто он, здоровый, в чем-то виноват перед прикованными к постели людьми. Поэтому надевал на себя маску скорби (а вдруг он покажется не к месту жизнерадостным?) и становился скучным — даже самому делалось противно. В нормальное состояние он приходил лишь на улице, ввиду чего старался не затягивать свой вынужденный визит. Вот почему, едва завидев гарнизонный госпиталь, Владимир стал подумывать об обратном пути, хотя силком его сюда не тащили: беспокойство за жизнь ефрейтора Ващенко толкнуло Хабарова покинуть в неурочный час лагерь.