Стеклянные дома

– Правда? – спросила Корриво. – Это вам и запомнилось?

– Прекрасный был пирог, – ответил прокурор, чуть улыбаясь при виде ее раздражения. – Я никогда не симпатизировал месье Гамашу. Не в профессиональном плане. В личном.

– Наши чувства взаимны, – сказал Гамаш. – Я считал месье Залмановица самодовольным трусом.

– А я его – самоуверенным пнем. Désolé, – сказал он, обращаясь к мадам Гамаш.

– Но пирог вам обоим понравился, – заметила она.

– Вообще-то, пирог – это первое, на чем мы сошлись, – сказал Гамаш с улыбкой, которая грозила ему трещиной на незажившей губе. – Я поделился своими мыслями, рассказал, что мне необходимо и чего я хочу от него.

– И чего он хотел от вас? – спросила судья у прокурора.

– Я думаю, вы знаете, – сказал Залмановиц.

– А я думаю, вы знаете, что мне надо услышать это от вас.

– Месье Гамаш просил, чтобы я утаил важнейшее свидетельство, которое ставило под вопрос их расследование по картелю. Ему требовалось время и отвлекающий маневр. Чтобы Антон Баучер поверил: он свободен от всяких подозрений, а полиция под началом Гамаша некомпетентна.

Барри Залмановиц откинулся на спинку кресла и положил руки на мягкие подлокотники. Теперь он напоминал памятник Линкольну.

– И я согласился.

Вот оно. Только в отличие от Авраама Линкольна Залмановиц совершал самоубийство. И никто не стал бы ставить ему памятники за безупречную службу.

Барри Залмановиц знал, что, перечисляя свои прегрешения, он, возможно, подписывает себе приговор. И наверняка губит свою карьеру. Наносит ущерб семье.

Но его действия помогли уничтожить картель. В конечном счете они сломали хребет наркодельцам. Им еще предстояло ликвидировать банды, но войну с наркотиками они выиграли.

Если он, его карьера, его имя принесены в жертву в этой войне… что ж, люди, бывало, шли и на большие жертвы. Зато те негодяи, которые подсадили на наркотики его дочь, больше не погубят ничьей жизни.

Гамаш, сидевший напротив, кивнул, и его новое сообщение заставило Залмановица разволноваться еще больше.

Старший суперинтендант опустил глаза на свои руки, тоже в синяках и царапинах. На отметину, явно напоминающую отпечаток подошвы.

Гамаш вздохнул. Потом поднял глаза на Залмановица и сказал:

– Désolé.

В наступившей паузе прокурор почувствовал, как загораются его щеки, как пощипывает кожу. Потом кровь отхлынула от лица, и он побледнел.

– Почему вы извиняетесь? – тихо спросил он.

– Я вам сказал не все.

Залмановиц словно окаменел.

– Как?

– Антон Баучер не убивал Кэти Эванс.

Залмановиц ухватился за подлокотники, словно в судороге.

– Что вы такое говорите?

– Я вам солгал. Приношу свои извинения.

– Объясните.

– Вы обвиняете истинного убийцу. Жаклин – убийца Кэти Эванс.

Мысли Залмановица заметались, и в то же время он впал в ступор. Словно машина, буксующая на льду. Колеса прокручивались на месте.

Он пытался осмыслить услышанное. Пытался понять, хорошая ли это новость. Или еще больший кошмар.

– И почему вы мне не сказали? – спросил наконец прокурор. Он не знал, важный ли это вопрос, но почему-то задал именно его.

– Потому что полностью я доверял только небольшой группе моих офицеров, – сказал Гамаш. – Хотя никогда не обратился бы к вам, будь у меня серьезные сомнения на ваш счет.

– Но сомнения были, – сказал Залмановиц.

– Да, у меня не имелось доказательств вашей коррумпированности. Однако и противоположных доказательств я не нашел.

– Почему же вы выбрали меня?

– Если не считать отчаяния, то выбор пал на вас из-за вашей дочери.

– При чем тут моя дочь? – В его голосе, выражении лица появилось что-то предостерегающее.

– Наш сын Даниель одно время подсел на тяжелые наркотики, – сказал Гамаш, и глаза Залмановица прищурились. Он этого не знал.

– Такое случилось и со мной, – сказал Бовуар. – Это меня чуть не убило. Чуть не погубило самых дорогих мне людей.

– Мы знаем, что наркотик делает с семьями, – вполголоса произнес Гамаш. – И я подумал, если кто и захочет принять участие в борьбе с наркотрафиком, так это вы. И я рискнул и обратился к вам. Но я знал: даже если вы чисты, это еще не гарантирует чистоту всего вашего департамента.

– Вы самоуверенный пень.

Гамаш выдержал его гневный взгляд.

– Если вам от этого будет легче, я не доверял и собственной службе. Поэтому о моем плане знала только горстка офицеров. Участвовала вся полиция, но у каждого подразделения, каждого отдела была лишь маленькая роль. Такая маленькая, что никто не мог толком догадаться о происходящем. По этой причине, как вам известно, назревал настоящий бунт. Они тоже считали меня некомпетентным и не стеснялись об этом говорить. Лишь несколько человек видели всю картину в целом.

Как на картинах Клары, подумал Бовуар. Крохотные точки, которые сами по себе не имеют никакого смысла, но в сочетании дают что-то совершенно неожиданное.