Стеклодувы

На какое-то мгновение брат мой показался обескураженным, но потом быстро обрел прежний апломб.

– В тот день, когда я уезжал, генерал Лафайет раздавал красно-бело-синие кокарды солдатам гражданской милиции Парижа, – сказал он. – Эти цвета, несомненно, будут приняты во всей стране с одобрения герцога Орлеанского.

Порядок, который поразил нас у городских ворот, полностью отсутствовал возле ратуши. Вооруженные горожане с трехцветными кокардами на шляпах изо всех сил пытались оттеснить толпу, которая не обращала на них никакого внимания. Раздавались неизменные возгласы: "Да здравствует нация! Да здравствует король!", однако ни один человек не кричал: "Да здравствует герцог Орлеанский!".

Мой брат – вероятно, это было весьма благоразумно с его стороны, – снял со шляпы вышедшую из моды розетку.

На площади, у самого ее края, стояло еще несколько экипажей, и мы оставили шарабан на попечении одного старика, который отгородил веревкой небольшое пространство и повесил плакатик, на котором было написано: "Для выборщиков Третьего сословия". Важный вид Робера и щедрое вознаграждение, полученное стариком, не оставляли у последнего ни малейшего сомнения в том, что Робер был по меньшей мере депутатом.

С трудом пробившись через толпу, мы оказались, наконец, в ратуше. Здесь снова были вооруженные горожане из только что образованной милиции, исполненные гордости и сознания собственной значимости; они провели нас к закрытой двери, возле которой мы ждали минут сорок, а то и больше, вместе с другими людьми, такими же растерянными, как мы сами. Затем дверь отворилась, и мы гуськом прошли мимо длинного стола, за которым сидели разные должностные лица – были ли это члены только что избранного комитета, был ли среди них сам мэр, этого я сказать не могу, но у всех на шляпах были трехцветные красно-бело-синие кокарды. Наши имена, адреса и обстоятельства нашего дела, приведшего нас в Ле-Ман, были записаны, а записи немедленно были положены в соответствующую папку, причем замученного человека, который всем этим занимался, гораздо больше беспокоило не то, что Робер прибыл из Парижа и вполне мог оказаться переодетым разбойником, а то, что мы, как оказалось, не имеем ни малейшего понятия, к какому подразделению гражданской милиции принадлежит наш Пьер.

– Ведь я вам уже сказал, – терпеливо втолковывал ему Робер, – что мы три дня находились в Турени. Мы ничего не знали о том, что в Ле-Мане образована гражданская милиция.

– Но вы, по крайней мере, знаете, в каком квартале проживает ваш брат? – спросил, наконец, наш собеседник, глядя на нас подозрительным взглядом.

Мы дали адрес дома, где жил Пьер, а также адрес его конторы, и это еще больше сбило беднягу с толку, поскольку милиция набиралась как из деловых, так и из жилых кварталов, и Пьер мог оказаться одновременно в двух подразделениях. Наконец нам было позволено удалиться, после того, как мы получили документ, удостоверяющий, что мы являемся братом и сестрой Пьера Бюссона дю Шарме, принадлежащего к ложе St.Julien de l'Etroite Union[26], каковое обстоятельство, когда Робер о нем вспомнил, оказало незамедлительное действие на нашего чиновника.

– Связи – это все, – шепнул мне на ухо Робер, – даже когда город охвачен революцией.

Пока мы были в окружении милиции или находились в ратуше, среди должностных лиц, мы были избавлены от слухов, но стоило нам выйти из дверей, как мы снова оказались в самой их гуще. В лесах Боннетабля скрываются многие сотни разбойников. Банды мародеров из Монмирайля терроризируют всю округу от Ферте-Бернара до Ле-Мана. Я, как только это услышала, была готова немедленно ехать домой, несмотря ни на какие опасности, но Робер твердо вел меня через толпу к нашему шарабану, не придавая серьезного значения этому последнему слуху.

– Прежде всего мы с тобой никуда не можем двинуться сегодня ночью, не говоря уже о лошади, – сказал он, – и, к тому же, Мишель, Франсуа и все остальные там, на заводе, отлично могут за себя постоять.

Когда мы добрались до дома Пьера возле церкви Сен-Павена, то обнаружили, что в нем полно народа. Кроме его сыновей, которые нацепили крошечные трехцветные кокарды и во весь голос орали: "Да здравствует нация!", там жили незадачливые клиенты Пьера, приехавшие к нему за советом и помощью: удалившийся от дел престарелый купец, вдова с дочерью и молодой человек – этот последний не мог найти себе применения и заработать на хлеб, и Пьер взял его в дом в качестве компаньона для своих сыновей и платил ему жалованье. Младший сынишка Пьера, голенький, стоял в своей кроватке под трехцветным красно-бело-синим пологом.

Самого Пьера дома не было, он находился на своем посту в подразделении гражданской милиции, но его жена Мари сразу же проводила меня в детскую – я была счастлива, узнав, что мальчиков перевели в мансарду, – и я мгновенно погрузилась в тяжелый сон, от которого меня разбудили на следующее утро ненавистные звуки набата, доносившиеся от соседней церкви.