Стена

А в сущности, никак. И ответ на естественный вопрос: «Что все это было?» — увы, не существовал. Просто однажды, остановившись около этой самой березы, Игорь Бородин, невероятно возжелав чуда, закрыл глаза, и чужая память услужливо перенесла его туда, где жили люди, обладавшие этой памятью. Отметим в вышесказанном два слова: «невероятно возжелав». Отметим и отдадим их на откуп всем тем, для кого фантастика должна обязательно остаться научной. Пусть они придумают для себя какое- нибудь «биопсиполе», которое как раз и вызвало «нарушение целостности «тра-ля-ля-континуума». Пусть. Самому Игорю вполне достаточно слова «чудо». Ну а если уж быть совсем честным, то какая разница — что все это было? Игорь-то не задумывался над объяснением, просто шел к березе и…

Кстати, береза, как оказалось, прямого отношения к переходу не имеет. Однажды, опасаясь, что встретит родителей, возвращающихся с работы, что начнутся вопросы: куда? зачем? когда вернешься? — Игорь ушел в прошлое прямо из дома, из собственной комнаты. И сработал «нуль-переход», не отказал таинственный «континуум». Не в березе дело — в самом Игоре. В чужую память можно путешествовать с любого вокзала. Просто с двойной березой связано самое первое путешествие, а Игорь всегда был склонен романтизировать приметы места…

Но между тем контрольная грянула в свое время, то есть в наше — время памяти Игоря и Валеры Пащенко, у которого память была похуже, чем у приятеля: плохо он запоминал формулы, всякие законы Ома и Гей-Люссака, считал себя прирожденным гуманитарием. Однако списал все умело, без ошибок, не вызвав никаких подозрений у физика. А уж радости-то!..

Хлопнул Бородина по плечу:

— Это дело надо отметить.

— Каким образом? — заинтересовался Игорь, поскольку пащенковская формулировка наталкивала на известный вывод.

Нельзя сказать, конечно, что, дожив до семнадцати лет, Игорь вовсе не знал вкуса соответствующих напитков. Знал. И неплохо относился, подражая в том отцу, к белым сухим винам типа «Цинандали» или там «Гурджаани», не говоря уже о вине со сложным интимным именем «Либфраумильх». Но, во-первых, ни он сам, ни у них в доме никогда не злоупотребляли этими напитками, а удачно сделанная контрольная не казалась Игорю достаточным поводом для «злоупотребления». А во-вторых, Пащенко-то у нас спортсмен, «режимник», он-то куда лезет со своим «отметить»?

Но Валера Пащенко остался верен себе.

— Есть предложение пойти в кино, — сказал он.

— Что смотреть?

— Чего-нибудь про любовь.

— О том, как два дурака непрерывно бегают друг ча другом? Сам смотри.

— Сам не хочу. — Пащенко с пути не свернешь, ежели что решил — исполнит. — Тогда другое предложение. Идем в гости.

— К кому?

— К Наташке Яковлевой.

Это предложение стоило обдумать.

— Повод?

— А так.

Хороший повод, убедительный.

— У тебя что, сегодня тренировки нет?

— Угадал, болезный! Так идем или как?

— А не выгонит? — все-таки усомнился Игорь.

— Нас?! Хо-хо! Она будет рада неземной радостью, ибо… — тут он задрал к небу указательный перст, значительно потряс им где-то на уровне второго этажа, но разъяснять свое «ибо» почему-то не стал, счел, видимо, излишним. — А к ней, между прочим, подруга прирулила.

— Что за подруга? Откуда знаешь?

— Ответ первый: с душкой-подружкой Натали купалась в море. Ответ второй: сама сказала.

— Убедил. Тронулись.

И тронулись, благо идти недалеко. А к березе Игорь решил позже пойти, не уйдет от него путешествие в мир иной…

Семнадцать лет, славный возраст, его понять надо. И Натали, однокашница милая, недурна собой, волнует взгляды сверстников-акселератов, а уж подруга, загадочная незнакомка с черноморским загаром, — тут, как говорится, без вариантов, тут двух мнений не существует: спешить знакомиться, побеждать, немедля, немедля. «И очи синие, бездонные цветут…»

— А куда ты в последнее время исчезаешь? — нарушил молчание Пащенко, не ведая, что вторгся в хрупкий мир грез о Прекрасной Даме, расколол его своим приземленным вопросом.

Почему Игорь и был сух:

— Не понимаю, что ты имеешь в виду.

— Что ни вечер — ищи тебя, свищи.

— Гуляю.

— Один? Или кое с кем?

Игорь вовсе не собирался посвящать друга, даже самого близкого… во что? — ну, скажем, в тайну двойной березы. Нет, серьезно, то, что происходило там, в чужой памяти, принадлежало только ему и никому больше, никто не имел права даже заглянуть в мир, обретенный Игорем, да что там заглянуть — краешком уха услышать, что он есть, этот мир.

Да и есть ли?..

— Один. И кое с кем. С любопытной Варварой, помнишь, что стало?

— Не хочешь, как хочешь, — Пащенко не обиделся.

Он вообще не умел обижаться, счастливый человек.

И не то чтобы держал себя выше обид, этаким гордецом, а просто не видел в них смысла: чего зря дуться, когда жизнь прекрасна, и на городских соревнованиях установил личный рекорд — два метра пять сантиметров со второй попытки, и кубок завоевал, и погода улыбается, и все девушки будут наши.