Степь

А Ган сподобился выручить его самого два раза. В первый — сбив точным выстрелом из винтовки что-то люто воющее, оставляющее за собой мохнатый дымный хвост и заходящее на Енота с воздуха. Во второй — расстреляв сбоку небесной красоты девушку, идущую к оторопевшому чистильщику походкой столичной красавицы, прикрытую только собственными волосами, под которым переливалось на садящемся солнце блестящее полупрозрачное тело. Уже когда оружейник открыл прицельный огонь, красавица метнулась к Еноту, волосы разлетелись по сторонам, бритвенно острые, режущие казалось даже воздух.

Прорыв не успокаивался, и даже не собирался этого делать. Мамачоля, принесшая Еноту несколько снаряженных магазинов выругалась, а потом еще раз. В другое время Енот не думая вытаращился бы на всегда невозмутимую повариху, но не в этот раз. Сейчас взгляд сам зацепился за начавшие багроветь «лепестки», идущие по самой границе чужеродной дырки в земле. И на три фигуры, летевшие к нему на открытом багги. Несколько раз машинку закрывали от него твари, несущиеся к ней, но потом она снова появлялась. Вот она докатилась почти до вспученной земли, вот выскочили двое с пулеметами, прикрывая третьего. А тот, сжимая что-то в руках и пригибаясь под весом ранца на спине, кинулся прямо в темно-алое разгорающееся зарево Прорыва.

Енот додумался прикрыть глаза и упасть на самое дно окопчика, прижимая под себя орущую Мамачолю. Грохнуло, жахнуло, с воем пронеслась над головой волна, и после нее начало барабанить падающими вокруг ошметками и землей.

— Эй, Енотище, заснул что ли? — Бирюк толкнул его в плечо. — Эй, кадет?

Енот посмотрел на него, молча и внимательно. Воспоминание о прошлогоднем бое, когда трое братьев пожертвовали собой, взорвав вакуумный фугас и похоронив Прорыв, уходило тяжело.

— Я не заснул. — Он отхлебнул пива из стакана, поморщился. Мягкое и вкусное оно неожиданно стало горьким, режущим язык и небо. Захотелось сплюнуть или прополоскать рот чем-то, лучше всего обычной водой. — Так… задумался. Пойду, посплю, присмотрю за Михакком. В обед выдвигаемся, правильно?

— Правильно. — Бирюк задумчиво почесался в бороде. — Давай, иди, ложись, разбужу рано. Так, что говоришь, Буйный, интересно как я спутался с этим бордельеро? Ну, так уж вышло, сторожу вот его теперь.

Енот поднимался по лестнице, наконец-то скрипнувшей, и даже не старался обращать внимание на разговор внизу. Какая разница, что там подумает Буйный, что предпримет? Ему уже надоело прятаться под маской непонятного наемника, выполняющего непонятное задание, и хотелось стать самим собой. Вот только оно явно несбыточно, это желание.

Он зашел в комнату, посмотрел на Михакка. Тот спал, дышал ровно, и ладонь, поднесенная к лицу Высшего, не ощутила той волны жара, что была совсем недавно. Хоть что-то хорошо, глядишь, оклемается к утру их ходячий и говорящий компас, показывающий в сторону необходимого Иркуема.

Енот попил воды из фляги, теплой и невкусной, плюнул на желание помыться и лег, скинув только сапоги. Погладил лоб Хана, развалившегося на полу у кровати. Сон пришел сам, быстро и незаметно. И на этот раз заранее готовящемуся Еноту не пришлось ждать острых темных ногтей, прокалывающих что угодно.

Лирическое отступление-3: Порт пяти морей.