Степь ковыльная

— Поленька-то свое тарахтит, а я прислушиваюсь, о чем Монбрюн с Крауфордом говорят. Да только мало дельного привелось услышать: опасался близко подходить. Правда, подвыпивши они были и говорили довольно громко. Слышал я, как француз сказал: «Мелкую политику ведете вы, сэр Крауфорд. Все это — удары шпагой по воде. Нужно приниматься за главное… Потом беседу завели о каком-то колонеле — полковнике значит, — о коем Монбрюн отозвался, что тот „не переобременен убеждениями и надо попытаться золотом склонить его“».

— Колонель? — повторил Анатолий и подумал: «Возможно, речь шла у них о полковнике Лоскутове, коменданте Таганрога. Говорят про него, что пьет изрядно и на взятки жаден. А жена у него, гречанка, любит дорогие наряды…»

— А что же ты все-таки так припозднился? — спросил Анатолий, размышляя о том, что уже поздно пойти с докладом к Суворову, придется отложить до утра.

— Да, знаете, Анатолий Михайлович, мы с Поленькой всю ярмарку осмотрели, — смущенно осклабился Алеша. — И ученого медведя видели, в балагане были, где Петрушку представляли, и на качелях… Да и хлебнул я, признаться, маленько…

Излишнее увлечение Алексея ярмаркой, а также медлительность Позднеева, не доложившего тотчас же Суворову, имели плохие последствия: когда на следующее утро был отдан приказ немедленно найти и обыскать турецкого купца под предлогом покупки им украденных бриллиантов, то оказалось уже поздно — купец тот выехал с постоялого двора и как в воду канул.

XI. В Черкасске-городе

К вечеру началась метель. Буйный ветер обжигал короткими, словно взмах кнута, ударами, — он то налетал сзади и дул с такой силой, что ноги сами собой начинали бежать, то бросал в лицо горстями снежную пыль.

Несмотря на теплые варежки, руки Меланьи Карповны закоченели, и она с трудом постучала в окно деревянного флигелька в глубине двора. Таня бросилась к двери, отодвинула засов, впустила тетку.

— Ну и завируха на улице! — сказала Меланья Карповна, устало.

Таня помогла тетке развязать и снять большой пуховый платок, кунью шубу, поспешила налить кипятку из шумящего на столе медного самовара. Потом добавила из чайника настоенного чаю, поставила перед теткой чашку саксонского фарфора и придвинула банку с вареньем, блюдечко. Смотрела на Меланью Карповну пристально тоскливым взглядом черных глаз, которые казались особенно большими на похудевшем, бледном лице.

— Все не так получается, как надо, — тяжко вздохнула Меланья Карповна, выпив блюдечко чаю. — Даже вот эта новинка заморская — чай китайский, подарок Алексея Ивановича, и тот не на радость. Что делать, и ума не приложу! Ты знаешь, куда ходила я по этакой-то погодушке? Сама побывала на почтовом дворе, никому из челяди атаманской не доверила, послала письмо твоему отцу, чтобы приехал он без промедления…

Глядя в печальные глаза Тани, Меланья Карповна поспешила добавить:

— Да ты-то, девонька, не виноватая. Все он, атаманушка, блажит, словно ты его любовным зельем опоила. Он и сегодня призвал меня к себе и вновь стал уговоры делать, чтобы ты за него, замуж шла, обещал богато одарить меня. А я ему напрямик отрезала, что николи у нас на Дону — сами, мол, знаете — не было такого свычая-обычая, чтоб родня торговала девками, ровно скотом бессловесным. Пусть, мол, отец ее родный свое слово крепкое скажет и, ежели захочет, сам тебя уговаривает, а мое дело сторона. Рассерчал атаман, аж кровь бросилась в лицо, но промолвил тихо: «Неужто ж Таня так сильно любит того казачонка? Ведь все прихоти ее буду сполнять, в столицу повезу — пусть все любуются на красу донскую…».

Слезы градом покатились из глаз Тани.

Тетка обняла ее, стала утешать:

— Ну что ты, Танюшенька?.. Ведь я тебя никак не неволю. Навряд и братец станет принуждать.

— Спасибо за ласку вашу, тетя. Вы-то здесь ни при чем. Во всем он, ненавистный, виноват. Привык, сами говорили, ни в чем отказа себе не встречать. Пусть даже и впрямь хочет, чтоб женой его была, — не пойду на это, не польщусь на его власть и богачество, на посулы его хитрые. Нелюб он мне! Ни за кого не выйду, кроме как за Павлика. Чую, не иначе, как он, атаман, подстроил так, что Павлик томится, словно в тюрьме, на Кубани… — А без него у меня здесь жизни нет, сердце на части рвется.

Кто-то постучал в дверь негромко, но властно, настойчиво. Таня и тетка вздрогнули, испуганно вскочили.

— Уж не сам ли атаман, Алексей Иванович, заявился?.. А может, братец приехал из станицы?

Стук снова повторился, еще более настойчиво. Меланья Карловна накинула на плечи пуховый платок, вышла в сени, спросила тревожно:

— Кто там?

В ответ послышался охрипший от стужи, но веселый голос:

— Это я, крестная, Сергунька Костин. Скорей отчиняйте, а то дверь взломаю — так замерз!

Меланья Карповна отбросила засов. В сени вошли двое в меховых полушубках, занесенных снегом. Лица их были укутаны в башлыки из верблюжьей шерсти.

— А это еще кто? — спросила растерянно Меланья Карповна.

— Да это один приблудный казачок, наш одностаничник, — смеялся Сергунька. — В потемках все одно не разглядите. Ведите нас в горницу.