Степь ковыльная

— Воинство российское — гордость народная. Я воин, солдат — и горжусь сим званием. Мои успехи имели целью благоденствие России. Самолюбие не управляло мною, и я забывал себя, когда дело шло о пользе государственной… Вот и на днях, узнав о новом назначении своем, сначала, признаться, огорчился, но, пораздумав, решил: ведь и командуя Владимирской дивизией смогу найти достойное приложение своим силам и способностям. Лишь бы не лишили меня возможности готовить войска так, как предусмотрено моим «Суздальским учреждением», а не по правилам бессмысленной пруссаческой муштры.

В размеренном, приглушенном голосе Суворова была такая сила и уверенность в своей правоте, что даже черствоватый, себялюбивый Иловайский был сильно взволнован и подумал: «Нет, он не упрямец, и не из тех, кто влюблен в свою славу! Чудаковат, правда, но цели у него благородные».

Суворов, желая, видимо, перевести разговор на другую тему, спросил атамана:

— Ну как дела твои? Нелегко это — управлять войском, знаю. Ведь кроме предписаний Военной коллегии должен ты неукоснительно выполнять завет великого пииты нашего Державина, — и, вскочив с кресла, молодым, порывистым движением Суворов подал руку:

Ваш долг есть: сохранять законы,На лица сильных не взирать,

Без помощи, без обороныСирот и вдов не оставлять.

— Стараюсь так и поступать по мере сил своих скромных, — улыбнулся Иловайский, — хоть мелочной опекой нас прямо-таки душат, а в той опеке непрестанно сказывается недоверие высочайшего двора к нам, казачеству.

XII. Дементий Иванов, он же Пугачев

Спустя несколько дней после визита Суворова Иловайский решил навестить его. Хотя и осуждал он Александра Васильевича за чудачества, но все же был по-своему привязан к нему еще с тех пор, когда вместе воевали они в Семилетнюю и первую, при Екатерине, турецкую войну.

По приезде атамана в крепость комендант ее, генерал-поручик Верзилин, тоже боевой товарищ Иловайского, спросил озабоченно:

— Как думаешь, следует ли внять просьбе пресловутого Дементия Иванова? Ссылаясь на свои ранения в прошлых войнах и плохое здоровье, он ходатайствует освободить его от службы в гарнизонном провиантском складе. Удовлетворить желание Дементия для меня затруднительно, — добавил Верзилин. — Он на редкость ревностен к службе. К тому же, когда он работает, легче присматривать за ним… Это дело и тебя касаемо — ведь все, что относится к службе казаков, должно предприниматься с твоего ведома и согласия, да и за судьбу оного Дементия ты ответствуешь наравне со мной перед государыней.

Дементия вызвали в дом коменданта. Иловайский и Суворов хорошо знали в лицо Емельяна Пугачева. Атаман даже участвовал, совместно с отрядом полковника Михельсона, в пленении Пугачева, за что и был потом взыскан милостями Екатерины.

Когда спокойной, мерной поступью вошел Дементий в кабинет коменданта, он живо напомнил им Емельяна: тот же острый, пытливый взгляд желтоватых ястребиных глаз; те же темно-каштановые волосы, подстриженные по-раскольничьи — в кружок — и еще нетронутые сединой; та же густая борода, отливающая рыжинкой и слегка посеребренная по краям; те же, казалось, даже оспинки на впалых скуластых щеках.

— Н-да, опасное, весьма опасное сходство! — шепнул Иловайский Суворову.

Но было в лице Дементия и то, что резко отличало его от подвижного, переменчивого выражения лица Емельяна, — это какая-то каменная неподвижность черт и сосредоточенность, мрачная настороженность во взоре.

— Урядник Донского казачьего войска Дементий Иванов явился! — отрапортовал он четко, по-военному.

— Поведай со всей откровенностью, — сказал Верзилин, — правда ли, что дают себя знать твои старые ранения и только посему хочешь ты оставить службу?

— Так точно, ваше превосходительство.

— А на что же жить-то будешь?

— Чеботарить стану. Я это дело хорошо знаю.

— Скажи, Дементий, — спросил вкрадчиво комендант, — а у тебя не бывают казаки из тех, кто шаток в мыслях своих, кто о новых волнениях злодейских помышляет?

— Такие у меня никогда не бывали и не бывают, — твердо ответил Дементий.

— А если вновь война приключится, что делать станешь? — задал вопрос Суворов.

Что-то дрогнуло на бесстрастном лице Дементия, но голос его остался спокойным.

— Хотел бы еще послужить… Да знаю, не возьмут меня на службу, — глухо сказал он.

— Ну, иди. Мы твое прошение рассмотрим, сообщим на днях…

Когда Дементий вышел, Верзилин промолвил с тяжелым вздохом:

— Кремень-казак!.. От этакого чертушки ничего не добьешься. Ну как, удовлетворим его просьбу?

— Полагаю, что надо, — развел руками Иловайский. — Отказать — значит еще более ожесточить его. К тому же проживает он в самой крепости, хозяйство у него, домик свой, двое детишек — навряд ли на дурости какие пойдет… по крайней мере, ныне. Но приглядывать за ним надо наистрожайше!