Степь ковыльная

И, опять помолчав, добавил: «Сам должен понимать, Анатолий, что дело облегчилось бы, если б удалось вывести на чистую воду этих иностранцев. Верзилин сказал мне, что Монбрюн опять появился в Таганроге и будет руководить перенесением строительства военного флота в Херсон. Внушает немалое подозрение и полковник Лоскутов. Впрочем, обо всем этом тебе досконально расскажет Верзилин. На этих днях он пошлет тебя в командировку на таганрогские верфи».

«Ну, что делать? — мучительно раздумывал Анатолий. — Мой план был таков: устроить побег Ирины, увезти ее на хутор Крутькова — будущего тестя Павла Денисова. Но вот уже конец марта, и, видимо, из-за дождей Павел и Сергунька до сих пор не прибыли… От Ирины нет весточки. Что с ней? И вдруг Ирина раздумала покидать Крауфорда?.. Да нет, не может того статься», — решительно махнул рукой Анатолий, прогоняя ненавистное предположение.

И снова замелькали мысли:

«Но как устроить побег? В старинных романах все это просто: приезжает ночью карета с ливрейными лакеями на запятках, окруженная верными друзьями на лихих конях, вооруженными шпагами и пистолетами. Останавливается та карета где-нибудь вблизи дома, где живет возлюбленная. Сия последняя открывает окошко и сбрасывает заботливо припасенную веревочную лестницу. Возлюбленный неустрашимо взбирается по ней, благополучно похищает красавицу, усаживает в карету и везет в безопасное место. Но ведь так бывает только в романах… А здесь? На всем Дону нет ни одной кареты, даже у самого Иловайского. Нет у меня, к счастью, и ливрейных лакеев. Нет, к несчастью, верных друзей… Тройка скакунов быстрых? Но ведь и это было бы так необычно в тихоньком Таганроге. Ну, предположим, простой крытый возок. Но и это трудно, очень трудно! Путь до хутора долгий, около трехсот верст…»

В тяжелых размышлениях проходило время. Около полуночи ветер стих, дождь прекратился. Позднеев снова вышел во двор, взглянул на небо. Оно уже очистилось от туч: они отползали, тежело влача за собой взлохмаченные края. Ярко сияли звезды, точно омытые дождем.

Только под утро услышал Анатолий осторожный стук в окно. Он бросился к двери, порывисто открыл ее. В комнату ввалился, шатаясь, Алексей. Не только промокшая одежда, но и лицо его было покрыто комьями грязи.

— Ну что? — Позднеев схватил его за плечи.

— Будто все как надо, — ответил Алексей хриплым, простуженным голосом, широко улыбаясь. — Дождался в харчевне, наискосок от дома Крауфордов, письма от Ирины Петровны. Помедлил, пока дождь стихнет малость, а тогда и поехал.

Одеревенелыми пальцами Алексей достал из-за пазухи сверток.

— Ну, Алеша, спасибо! Век не забуду тебе это!.. — Позднеев подошел к поставцу, налил французского коньяку.

— Благодарствую за ласку вашу, — сказал растроганно Алексей, выпил коньяк и добавил: — Ух и крепок! Сразу в жар бросило. Теперь пойду расседлаю коня да чайку выпью в людской. — И вышел.

Анатолий развернул сверток. В нем оказался конверт, прикрытый батистовым кружевным платочком, от которого веяло нежным ароматом. Анатолий бережно спрятал платочек в карман, вскрыл конверт и принялся читать письмо, легко разбирая мелкий четкий почерк. Вначале, собственно, это было не письмо, а дневник.

«7 февраля. Возвращаясь с ростовской ярмарки, простудилась и целый месяц болела. Теперь выздоровела и могла бы выходить из дому. Но Крауфорд сказал вчера мне своим ленивым тягучим голосом негромко — он, когда злится, всегда говорит тихо, — почти шепотом: „Я заметил, что вы неравнодушны к Позднееву. Он может приехать в Таганрог. Поэтому, если захотите погулять, извольте каждый раз сообщать мне — я сам буду сопровождать вас“. Я нахожусь как бы под арестом».

«1 марта. Все в доме идет по-прежнему. Я никуда не выхожу, так как мне несносны прогулки с Крауфордом. Странно, характер его изменялся. Правда, он продолжает носить привычную для него даже дома маску: вечная улыбка, смех, шуточки. Но нередко он внезапно смолкает, точно прислушивается к чему-то или словно ему приходят на ум какие-то тревожные мысли. С ним я встречаюсь только за обедом».

«25 марта. Давно не делала записей: тяжело на душе, да и боюсь, как бы не прочитали мой дневник чужие глаза. Сегодня в три часа дня неожиданно явился Монбрюн. Крауфорда не было дома, он с утра отправился на один из кораблей купца Гусятникова и заявил, что там он и пообедает, вернется только к вечеру… Монбрюн был очень вежлив, говорил мне всякие учтивости. Уходя, просил передать Крауфорду, что придет к нему в семь вечера».

Внизу была добавлена торопливо написанная, малоразборчивая строка: «Я приняла очень, очень важное решение…»