Степь ковыльная

Тихон Карпович вышел из хаты и направился к конюшне, приглядеть, исправно ли накормил лошадей работник, а дьякон выпил залпом стаканчик наливки и, подмигнув, сказал:

— Пока нет хозяина, давай-ка споем мою любимую в честь наливочки-то… — И, взмахнув вдохновенно руками, он повел мощным басом старинную бурсацкую песню:

Читал я в притчах Соломона,Что во дни оныЖил пышно царь Сиона…Рас-то-чи-тель-но, —

подхватил, точно мягко убеждая кого-то, Сергунька.

И опять сотрясла всю комнату октава дьякона:

Наливочка двойная, наливочка тройная,Сквозь уголь пропускная…О-чис-ти-тель-ная,  —

снова подхватил Сергунька.

И дальше неслась насмешливо-веселая песня:

Его преосвещенство

И с ним все духовенствоСпились до совершенства,По-ло-жи-тель-но.И сам святой владыкаПодчас не вяжет лыка,И так поет он дико —У-ди-ви-тель-но…

Дьякон хотел было продолжать песню и уже опять взмахнул рукой, но вдруг приостановился: со степи послышались звон колокольчика и топот лошадей.

«Тройка? Откуда? У нас в станице на тройках никто не ездит», — удивился Павел и тревожно взглянул на Анатолия Михайловича.

Все бросились к окнам.

Возле хаты остановились кони, в последний раз отрывисто звякнув колокольцами. Из крытого возка неловко вылез высокий костлявый фельдъегерь в плаще, покрытом дорожной пылью. Он спросил о чем-то вышедшего навстречу Тихона Карповича. Войдя в горницу, фельдъегерь окинул всех усталым взглядом и сказал деревянным голосом:

— Согласно предписания Военной коллегии повелено мне…

Все замерли, а фельдъегерь, вынув из сумки какую-то бумагу, стал, монотонно, безучастно читать, будто выполнял скучную обязанность, а не рвал нити человеческих судеб:

— «…заключить под стражу, доставить в крепость святого Димитрия Ростовского, а оттуда без всякого промедления в Санкт-Петербург премьер-майора армии Российской Анатолия Позднеева, а с ним его дворового человека Алексея Понизовкина; вдову английского подданного Ирину Крауфорд доставить такожде в Санкт-Петербург; а подхорунжему Войска Донского Павлу Денисову, не подвергая оного аресту, вменить в обязанность явиться в военный аудиториат, в крепости святого Димитрия Ростовского находящийся, для снятия с него показания по делу государственной важности».

Зима была уже на исходе, но в каземате крепости стояла промозглая стужа. Маленькое окошко находилось высоко и было затенено толстыми железными прутьями. Свету поступало в этот каменный мешок совсем мало, и даже в солнечные дни было темно. К вечеру тюремщик вносил в камеру сальную свечу, опущенную в жестяную трубку с водой. По каменному полу бегали крысы, а когда Анатолий спал, прикрываясь одеялом из грубого солдатского сукна, крысы бесцеремонно разгуливали по одеялу. Сначала они казались омерзительными, но постепенно он привык к ним и даже подкармливал хлебом из скудного арестантского пайка.

Во всем равелине царила могильная тишина. Лишь изредка нарушалась она тяжелыми шагами сменяемых часовых и приглушенным боем барабана в крепостном дворе да звоном крепостных курантов.

Мучительно долго тянулись дни, еще тоскливее текли ночи. В камере топили плохо. Нередко Анатолий вскакивал и, чтобы согреться, принимался ходить: пять шагов вперед, пять назад — не разгуляешься…

Бледное, с впалыми щеками, лицо Позднеева заросло бородой, синие глаза ввалились и потускнели, под ними залегли темные круги. Он жил только мыслью об Ирине, надеждой увидеть ее. Он вспоминал все свои разговоры с ней, каждое ее движение, каждый взгляд. Вспоминал, как на прощание она закинула ему на плечи тонкие руки, прильнула к его губам и сказала тихо: «Всегда вместе».

Томилось сердце Анатолия: «Что с ней? На свободе ли? Здорова ли?» — хотя, казалось, не было оснований беспокоиться о судьбе Ирины. Фельдъегерь, который доставил их в Петербург, оказался добрым и отзывчивым человеком. Вместе с ним по прибытии в Петербург Анатолий побывал на Казанской улице, у своей двоюродной сестры Анны Шумилиной, вдовы сенатора, и она охотно согласилась приютить у себя Ирину. Потом фельдъегерь доставил Анатолия к коменданту города, приказавшему, согласно ордеру Военной коллегии, «заключить без промедления в Петропавловскую крепость премьер-майора Позднеева».

Месяца три назад вызывали Анатолия в Коллегию, где его допрашивал генерал-поручик граф Салтыков. Обвинение сводилось к тому, что Позднеев, «увлекаемый своей любовной страстью к Ирине Крауфорд, дал приказание хорунжему Войска Донского Денисову об избиении и незаконном аресте сэра Крауфорда, подданного его величества короля Великобритании, а также нанес сам побои по голове полковнику Лоскутову, следствием чего явилось полное расстройство здоровья полковника, что вынудило оного подать прошение об отставке от службы военной».