Читаем Степь ковыльная полностью

Степь ковыльная

Екатерина зябко повела плечами, прочитав дальше о «некоем царе»: «Вместо того чтобы в народе своем через отпущение вины прослыть милосердным, я прослыл обманщиком, ханжою и пагубным комедиантом». Опять-таки в мой огород камешек мечет! А вот и прямой призыв крестьян к бунту против их прирожденных господ-помещиков, к избиению их: «Крестьяне, убившие господина своего, были смертоубийцы. Но смертоубийство сие не было ли принужденно?.. Невинность сих убийств для меня, по крайней мере, была математическая ясность… Кто между нами оковы носит, кто ощущает тяготу неволи? Земледелец… тот, кто дает нам здравие, кто житие наше продолжает, не имея права распоряжаться ни тем, что обрабатывает, ни тем, что производит… Тот, кто ниву обработать может, тот и имеет на нее право… исключительно».

Екатерина захлопнула книгу и яростно отшвырнула ее, точно ядовитую гадину: «Надо немедленно вызнать, кто сей сочинитель. Это — бунтовщик хуже Пугачева». Достала из бювара листок голубоватой надушенной бумаги и написала гусиным пером несколько слов. Потом набрала горстку золотистого песку из серебряной вазы, промакнула написанное, аккуратно ссыпала песок обратно. На маленьком конверте надписала: «Весьма секретно и спешно. Начальнику Тайной канцелярии С. И. Шешковскому». Взяла сургуч, растопила конец его на огне свечки и приложила свою печать.

Взглянула в зеркало трельяжа: «Да, да, скрывать нельзя: стара, стара… Ведь уже за шестьдесят перевалило…» Нанесла тонкий слой румян на обвислые щеки, провела по ним лебяжьей пуховкой, позвонила в золотой колокольчик. Явилась дежурная камер-фрейлина Татищева, склонилась перед государыней в глубоком реверансе. Екатерина приказала принести болонок, заботливо накормила их, потом прошла в «голубую» гостинную, где ожидали ее придворные, дамы и сановники.

Входя в гостиную, Екатерина преобразилась. Это была уже не та злая и немощная старуха с нервными, порывистыми движениями, которая, согнувшись над книгой, делала на ее полях язвительные заметки. Она держалась прямо, походка ее была величественной и еще легкой для ее возраста. Голубоватые, уже утратившие былой блеск глаза смотрели на всех свысока, но доброжелательно, на полных губах играла приветливая улыбка.

— Простите, господа, что заставила вас ждать. Я заканчивала сочинять забавную пиесу. Надеюсь, она будет поставлена в Эрмитажном театре и вы будете моими снисходительными слушателями и даже, быть может, — ежели, конечно, она понравится вам — наградите меня аплодисментами. Ах да, еще одно маленькое дело осталось у меня… совсем пустое, но неотложное, — она остановила свой взгляд на камергере Трощинском. Он тотчас же подошел к ней с поклоном. Екатерина шепнула зло, сквозь зубы: — Без всякого промедления! — и передала маленький конверт.

Трощинский снова согнулся в почтительном поклоне и вышел, легко скользя по паркету. Лицо его было каменно-неподвижным. Екатерина ценила Трощинского не за его способности — он не блистал умом, — а за умение держать в глубокой тайне все то, что она доверяла ему.

Когда Позднеевы вошли в кабинет Анны Павловны, заставленный книжными шкафами, хозяйка с трудом поднялась им навстречу. Лицо ее было бледно, глаза воспалены. Расцеловавшись с Ириной, она протянула обе руки Анатолию:

— Как хорошо, что вы так быстро откликнулись на мою просьбу приехать!..

— Что случилось? — спросил, волнуясь, Позднеев. — Из иносказательных выражений твоего письма я понял, что стряслась беда.

На глазах Анны Павловны выступили слезы, она смахнула их платком, сказала глухо:

— Александр Николаевич в Петропавловской крепости… По слухам, грозит ему смертная казнь… только за то, что напечатал он «Путешествие из Петербурга в Москву».

Позднеевы сидели молча, подавленные.

— Книга была издана без указания автора, — продолжала Анна Павловна тихо, прерывающимся голосом. — Государыня пришла в ярый гнев, приказала спешно разыскать сочинителя издателя.

— А ты, Аннет, читала «Путешествие»? — спросил Позднеев.

— Конечно, читала, — ответила сестра. — Александр Николаевич мне первой показал книгу, как только она вышла. Я понимаю гнев Екатерины, хотя и возмущаюсь ее свирепой расправой с Радищевым.

— Что сталось с книгой? — снова задал вопрос Позднеев.

— Отобрали ее у книготорговцев и сожгли. Но некоторое количество уцелело. Сейчас у меня два десятка книг «Путешествия». Часть я запрятала у себя в разных местах. Потом вспомнила: рассказывал ты мне, что у тебя в библиотеке тайничок есть, где твой отец хранил масонские книги и запрещенные сочинения иностранные о жизни наших государей…

Позднеев не дал договорить ей:

— Охотно скрою в своем тайнике книги Александра Николаевича. Всего лишь однажды виделся я с Радищевым, но всю жизнь буду хранить о нем светлое воспоминание. Воистину благородный и бесстрашный он человек, правдолюбец, ищущий блага родины.