Степь ковыльная

Низко стлались по небу тучи. Угрюмые, голодные, оборванные, шагали солдаты под холодным дождем. Мерно грохотали барабаны. Никто не обратил внимания на остановившихся в поле у обочины дороги двух всадников. Во главе колонны шел пожилой поручик. На лице его застыло виновато-растерянное выражение, точно именно из-за его, поручика Пирогова, провинности не был взят Измаил — и вот приходится ныне постыдно отступать.

Суворов быстрым движением опустил воротник, приподнял треуголку и, размахивая ею, привстав с седла, крикнул звонко:

— Ко-лон-на, стой! Поручик Пирогов, ко мне!

Ошеломленный офицер вздрогнул от изумления, но когда он узнал Суворова, лицо его озарила счастливая улыбка. Он подошел к генерал-аншефу и, выхватив шпагу, отсалютовал ему.

Через десять лет, выйдя в отставку, рассказывал Пирогов своим внукам:

— Чеканя шаг, я подошел к знаменитому полководцу и лихо отсалютовал ему, а сам думал, несказанно обрадованный: «Где Суворов, там нет отступления».

Рассказывал это Пирогов искренне, будучи совершенно уверенным, что так оно и было на самом деле, а не то получилось тогда: и никаких мыслей в тот миг не было в голове поручика, безмерно удивленного неожиданным появлением Суворова; и чеканить шаг не мог он по той простой причине, что земля была мокрой и скользкой; и отсалютовал-то он весьма неловко, поскользнувшись в лужице на обочине.

Но в главном, основном он был все-таки прав: радость охватила сердце Пирогова и сердца всех солдат при одном лишь виде Суворова., Забыто было все: и тягостные лишения при долгой осаде Измаила, и этот надоедливый моросящий дождь, и пробирающая до самых костей сырость, и то, что не ели с самого утра, и сама тяжесть этого унизительного отступления. Стихийное «Ура, Суворов!» прокатилось грозным гулом по колонне.

Стая ворон, дремавших в рощице, поднялась с пронзительным карканьем, с трудом вздымая отяжелевшие от дождя крылья.

Пожалуй, не меньше ворон перепугался генерал-поручик Потемкин, хотя и родней приходился он светлейшему князю. Торопливо вылез он из своего удобного возка навстречу Суворову. Но, против ожидания, генерал-аншеф не наговорил ему никаких неприятностей за отступление, а только приказал:…

— Немедленно — слышите, сударь, немедленно! — поворотить колонну и тотчас же по возвращении в лагерь разжечь костры и накормить солдат!

— Будет исполнено, ваше сиятельство, — растерянно проговорил Потемкин.

Не дожидаясь перестройки колонны, на это потребовалось немало времени, Суворов опять помчался по дороге к Измаилу и ночью на взмыленном коне приехал в лагерь.

Весть о прибытии Суворова мгновенно облетела отряд генерал-поручика Самойлова. Солдаты, офицеры, донские казаки, строевики и обозные командиры, перемешавшись, не соблюдая никакой субординации, ринулись к землянке генерала Кутузова, где остановился Александр Васильевич, с ликующими криками:

— Суворов! Суворов!

Бледный, едва держась на ногах, Суворов вышел из землянки. Был он без плаща и шляпы, в стареньком синем мундире с широкими красными отворотами на рукавах. Забили торжественный марш барабаны, тонко, призывно запели рожки. Подняв руку, Суворов, крякнул что-то, но к толпе донеслись только первые слова:

— Чудо-богатыри российские!..

Голос потонул в мощном восторженном клике:

— Ура, Суворов! Ура, ура!..

Беспримерно кипучую деятельность проявил Суворов за девять дней пребывания своего в лагере, предшествовавших штурму Измаила. Военная история не знала примеров, чтобы такая крупная и крайне сложная боевая операция была тщательно продумана и подготовлена за столь краткий срок.

Ливнем сыпались и выполнялись с чудесной быстротой распоряжения, начинавшиеся, как всегда: «Суворов приказал…» Потянулись под Измаил обозы с продовольствием для солдат. Были использованы и казаки, которые ухитрялись привозить в лагерь в переметных сумах по два пуда муки и круп каждый.

В поле, в некотором отдалении от лагеря, был выкопан глубокий роз, а за ним насыпан высокий вал. Они представляли собой точное подобие измаильских. В присутствии Суворова непрестанно проводились учения: солдаты, подбежав ко рву, забрасывали его фашинами — связками хвороста или камыша, — приставляли длинные лестницы и взбирались по ним на вал.

По распоряжению, отданному Суворовым еще в Бырладе, прибыл из Галаца прославленный многими победами Фанагорийский гренадерский полк. После тяжелого марша полк вошел в лагерь под звуки флейт и грохот барабанов, с гордо развевающимся знаменем.

Тут же, в лагере, находился Суздальский пехотный полк, наиболее любимый Суворовым. После Семилетней войны Александр Васильевич сделал из этого заурядного армейского полка лучший во всей российской армии. Боевое одушевление охватило и все другие полки.

Седьмого декабря Суворов переслал коменданту Измаила — сераскиру Айдос-Магомету письмо главнокомандующего князя Потемкина о предложении сдать крепость, а турецким войскам и жителям Измаила переправиться за Дунай со всем своим имуществом. К этому письму Суворов приложил свое, очень короткое: