Степь ковыльная

Несколько командиров просили Суворова принять как часть военной добычи шкатулку с бриллиантами, взятую из дворца Айдос-паши, и чудесного арабского коня с богатым убором, выведенного из конюшни паши. Но Суворов наотрез отказался.

— В казну, в казну! — сердито буркнул он.

— Да вы, ваше сиятельство, хоть коня-то примите, — вмешался генерал-поручик Потемкин. — Взгляните, какой красавец, какие богатые стремена, седло, уздечка! Не век же вам ездить на донской-то лошадке, — окинул он пренебрежительным взором неказистого коня Суворова.

— Как же покину я своего доброго коня? Ведь он-то и привез меня в Измаил.

Стоявшие вокруг Суворова заулыбались.

Потемкин продолжал упорно настаивать:

— Но ведь слава ваша ныне столь велика, ваше сиятельство, что везти ее на себе этому невзрачному коньку не под силу будет.

— Пустое изволите говорить, сударь. Не терплю хитросплетений лести, — отрезал Суворов. — Ну, а зачем мне этот арабский скакун с его знатной родословной? Не конь красит генерала, а генерал коня, — бросил Суворов насмешливый взор на изнеженное, напудренное лицо Потемкина и, не сдержавшись, кольнул будто острием шпаги: — А этак, сударь, следуя рассуждениям вашим, можно и до того дойти, как и сделал в оное время римский кесарь Калигула: приказал ввести в сенат своего любимого жеребца и заставил сенаторов воздавать тому жеребцу почести, лишь кесарю приличествующие.

Потемкин побагровел, поджал губы и в то же время обрадовался: «Бесподобно и прелюбопытно! Обо всем сегодня же напишу светлейшему. Пусть он сам разберется в сей басне о любимом жеребце кесаря».

По окончании парада полки вновь выстроились полукругом, и Суворов обратился к ним с краткой речью. Звонким, далеко слышным голосом он говорил то, что шло из его души и встречало горячий отклик в сердцах всех солдат, всех офицеров:

— Боевые друзья, доблестные товарищи по тяжким трудам ратным! Безмерные трудности стойко, непоколебимо перенесли вы. Ценой немалой крови куплена наша победа, — дрогнул голос Суворова, — но слава о ней в веках пребудет и николи не истлеет. И ту славу и впредь внуки, и правнуки наши, и даже дальние потомки, верю я, свято и нерушимо поддерживать будут.

— Ура, Суворов! Ура, ура!.. — пронеслось ликующим гулом по широкой площади.

Солдаты и офицеры бросились к Суворову.

— Никакой субординации, — брезгливо поморщился генерал-поручик Потемкин, обращаясь к молодому французу графу Ланжерону, прикомандированному к штабу Суворова. — Нигде так не расшатана воинская дисциплина, как в суворовских частях. Как нестройно прошли они на параде! Разве так надо соблюдать равнение и печатать шаг?

В тот же день отправил Суворов князю Григорию Потемкину донесение, в котором говорилось: «…Крепость Измаил, которая казалась неприятелю неприступной, взята страшным для него оружием российского штыка».

Возвратясь домой, в свое «бескрепостное», «бездушное» имение, узнал Позднеев, что хотя Екатерина II и изволила отозваться о взятии Измаила: «Свершилось дело, едва ли где в истории находящееся», — по вся честь этого подвига была приписана светлейшему князю Потемкину, «сердешному другу» императрицы. Он незаслуженно был осыпан почестями и наградами. А Суворову за этот беспримерный подвиг было присвоено всего-навсего звание подполковника Преображенского полка. Такая награда была похожа на прямое издевательство. Правда, полковником в этом полку считалась сама императрица, но подполковников имелся уже добрый десяток, в том числе и несколько фаворитов Екатерины II, пожалованных в этот чин «за личные заслуги», отнюдь не боевые.

Мало того, как только Суворов появился по окончании войны в Петербурге, императрица отправила его в почетную ссылку — инспектировать состояние русских крепостей в Финляндии.

XXIII. Восстание трех полков

Только что прошел веселый майский крупнокапельный дождь. Начина о смеркаться. Повеяло прохладой из ущелья, густо поросшего лесом.

Людно и шумно было около многочисленных землянок и офицерских палаток вокруг маленького поселка Григориполисского — «города Григория», льстиво наименованного так кем-то из начальства в честь светлейшего князя Григория Потемкина.

Уже почти два месяца с середины марта девяносто второго года здесь по приказу командующего Кубанской линией графа Гудовича неустанно трудились над вырубкой леса и возведением построек три донских казачьих полка, отбывавшие в порядке наряда службу. Вскоре кончался трехлетний срок этой службы, и их должны были сменить уже находившиеся в пути на Кубань три других полка.