Степан Разин

— Сколь пушек, людей — глазом увидим. Млад ты, Михаиле! Тебе бы рукам ход дать, а надо дать ход голове: голова ближе опознает правду. Вишь, Сенька Львов забежал, грамоту государеву забрал и ею приручил их. Поди, они на радостях сколь ему добра сунули!.. Ты думаешь, вечно служить стрельцам не в обиду? Скажешь, глядючи на казаков, они не блазнятся? Половина, коли затеять шум, сойдёт к ворам. Нет, тут надо тихо... Узорочье лишне побрать посулами да поминками, сговаривать их да придерживать, а там молчком атамана словить, заковать — и в Москву: без атамана шарпальникам нече делать станет под Астраханью...» Тут сразу два соображения, абсолютно разнородных, но в жизни нередко сочетающихся у политиков всех рангов: 1) «они на радостях сколь ему добра сунули!» — авось и нам «сунут»; 2) «половина (стрельцов), коли затеять шум, сойдёт к ворам».

Костомаров считает, что странное на первый взгляд поведение астраханского начальства объяснялось одновременно всем вышеназванным и ещё иными причинами:

«Во-первых, поход Стеньки произвёл сочувствие на Дону: слишком суровое обращение с козаками могло раздражить донцов; во-вторых, астраханские воеводы не могли положиться на свои силы; переход на сторону воровских Козаков, стрельцов и чёрного люда заставлял побаиваться, чтоб и в Астрахани не повторилось то же в большем размере; в-третьих, поход Стеньки приносил пользу воеводам: воеводы знали, что порядочная часть добычи перейдёт им на поминки. Что же касается до разорения персидских берегов, то ведь и русские терпели тоже от своевольства персидских подданных: почему же и персидским не потерпеть от русских? Козацкий поход был в некотором смысле возмездием; козаки доказывали это, приводя с собой освобождённых пленников. Только что перед возвратом Стеньки астраханские воеводы получили известие, что антиохийский патриарх, возвращаясь из Москвы через персидские владения, был ограблен в Шемахе тамошним ханом; хан отобрал у него разные драгоценности и выплатил по той цене, какую сам ему назначил. В Дербенте другой хан ругался над русским гонцом и приказал ему отвести для помещения скотской загон; наконец, в Персии убили, в ссоре, родственника русского посланника, который умер с тоски от дурного с ним обращения. Некоторым образом Стенька отплачивал за оскорбления, нанесённые России, а Россия не нарушала согласия с Персиею, сваливая разорение берегов её на своевольных Козаков».

Эта последняя версия красива и тоже убедительна: мы уже упоминали, что русские цари подобным образом, бывало, сваливали вину за причинённый иностранным государствам ущерб на самовольство казаков. Но опять-таки: если царю в глубине души понравилось поведение казаков — зачем потом Прозоровского разбранил? Или так, из политического лицемерия? Нет, на дворе была уже вторая половина XVII века и к международным договорам относились серьёзнее, чем при Михаиле Фёдоровиче; разругаться с могущественной Персией было хуже, чем стерпеть частные обиды.

В романе Логинова — Разин у него весь «чёрный», а раз так, астраханское начальство должно быть хоть немножко «белым» — Прозоровский отчасти наивен, отчасти руководствовался благородными мотивами: «Что было потом — достойно удивления. Поверил князь ложному целованию, словно и не вешал Стенька его посланцев за рёбра, не сажал в воду, будто не предал тем же манером персидских воевод. Сказано: “Единожды солжёшь — кто тебе поверит?” — а вот надо же, верят завзятому лжецу раз за разом. Привыкли люди верить обманщику, когда клянётся он на Библии или Коране, призывает каабу или целует крест. Хорошо от того обманщику живётся.

— Сдурел князь! — вслух удивлялся кузнец Онфирий, слушая милостивые слова и речи о прощении. — Бить нас надо смертным боем, а он икону подносит...

— Эх вы, недотёпы! — Есаул Чернояров, бывший старшим на струге, повернулся к разговору. — Подумайте сами, ну, побьют они нас, так ведь всё добро, что на стругах собрано, — потонет. А тут несметные богатства собраны. И ещё подумайте: нас четыре тыщи, но половина народа — полоняники, перед государем ни в чём не виноватые. Их тоже ружьём бить? Вот и мирится князь, не хочет свары».

Но мы всё же пока остаёмся при таком мнении: Прозоровский боялся мятежа своих стрельцов и хотел получить от казаков солидную взятку.

Разин же был настолько уверен в себе, что сразу целовать грамоту не стал, взял время подумать; казачья флотилия вернулась к Четырём Буграм. Флотилия Львова заступила казакам путь к морю — то есть Прозоровский не хотел и такого варианта развития событий, когда казаки просто убежали бы (царь велел их непременно задержать в Астрахани — так что же не задержал?) и не ставили его в затруднительное положение: получается, что даже возможное «шатание» стрельцов его не останавливало — одной лишь личной выгоды ради готов был рискнуть? Наговариваем, скажете, на астраханское начальство, клевещем? Что же, в свой черёд будут и документальные доказательства...