Степан Разин

— Гадов повывесть на Руси, все ихные гумаги подрать, приказы погромить — люди отдохнут. Что, рази плохое дело?

Фрол молчал.

— Подумать только, — продолжал Степан, — сидят псы на Москве, а кусают — аж вон где! Нигде спасу нет! Теперь на Дон руки протянули, отдавай беглецов...

— На царя, что ли, руку подымешь? Гумаги-то от кого?

— Да мне мать его в душу — кто он! Если у его, змея ползучего, только на уме, как захомутать людей да сесть им на загривок, какой он мне к дьяволу царь?! Знать я его не хочу, такого доброго. И бояр его вонючих... тоже не хочу! Нет силы терпеть! Кровососы... Ты гляди, какой они верх на Руси забирают! Какую силу взяли!.. Стон же стоит кругом, грабют хуже нашего. Одними судами да волокитой вконец изведут людей. Да поборами. Хуже татар стали! А то ты не знаешь...»

О ненависти Разина к «гумагам» Шукшин упоминает не единожды. «Бумаги он ненавидел люто». Однако из того, что разинцы уничтожали долговые и кабальные документы (как уничтожали уже в XX и XXI веках документы внутренних разведок в освободившихся от авторитарных режимов странах), отнюдь не следует, что он «ненавидел бумаги». Переписку он вёл огромную. То, что он всюду старался привлечь к себе грамотных людей — попов, дьяков и подьячих (и весьма в этом преуспел: вероятно, этим людям выплачивалось повышенное жалованье), свидетельствует как раз о ясном понимании необходимости и силы «гумаг».

Однако мы немного увлеклись, пытаясь представить себе Разина хитрым политиком — и только. Многие его поступки с этой точки зрения объяснить невозможно. Например, его совершенно «безбашенное» поведение в Царицыне. Но ещё до Царицына Прозоровский послал вдогонку разинцам немецкого полковника Видероса, чтобы, как пишет Стрейс, «передать и приказать немедля отослать в Астрахань слуг его величества, в случае же отказа он, Разин, снова впадёт в немилость у царя и ему от того придётся тяжелее и труднее, чем в прошлый раз, и может быть, ему придётся расплатиться за старые грехи ради новых».

Оцените стиль, каким разговаривает Разин у Стрейса (вероятно, пересказывавшего услышанное им от Видероса): «...гнев и ярость его вылились в кощунствах, проклятиях и неистовстве, и он говорил: “Как смеют приносить мне такие нечестные требования? Должен я предать своих друзей и тех, кто последовал за мной из любви и преданности? Меня ещё понуждают к тому немилостью? Добро же, передай твоему начальнику Прозоровскому, что я не считаюсь ни с ним, ни с царём, что в скором времени явлюсь к ним предъявить свои требования, чтобы этот малодушный и трусливый человек, который теперь кичится и хвастается своей двойной властью, не смел так разговаривать и повелевать и делать мне предписания, как своему крепостному, когда я рождён свободным и у меня больше силы, чем у него. Пусть стыд выест ему глаза за то, что он меня встретил без малейших почестей, как ничтожного человека” и т. д. и ещё много других упрёков. Стоявший перед ним полковник всё время боялся, что его зарубят». Если содержание разинского спича передано более или менее верно, он, похоже, уже совсем не надеялся на успех своей станицы в Москве. А может, и так: пьян и зол был и просто сболтнул лишнее...

Казаки пришли в Царицын 1 октября 1669 года. Их беспрепятственно впустили, они помолились в Троицком и Иоанно-Предтеченском монастырях, жители окраин сдали им комнаты для житья. Но дальше всё пошло вразнос. Унковский не решился запретить продажу вина, как советовал ему Прозоровский, но поступил совсем неумно: вдвое поднял на вино цены, рассчитывая хорошо поживиться. Это взбесило Разина. Потом он встретился с донцами, приезжавшими в Царицын за покупками, — те пожаловались, что Унковский вымогает взятки. Как сообщал Плохово (из сводки): «И с Ондреем Унковским Стенька Разин бранился за то: как де оне, казаки, из Астарахани пришли на Царицын, и Ондрей де велел с кружечного двора вино им продавать перед прежнею ценой вдвое. Да Стенька ж де, бранясь с Ондреем, выговаривал ему. — Которые де казаки приезжают с Дону, и он де, Ондрей, емлет с них з дуги по алтыну, да у донских же казаков отнял у одного 2 лошади с саньми и хомуты, а у другова пищаль». Ну, Унковский, берегись: скупой платит дважды. Из цитированного выше наказа спецпосланнику Евдокимову:

«А приехав на Царицын, он, Стенька, забыв бога и великого государя милость, воеводу Андрея Унковского бранил и за бороду драл, и в приказной избе хотел дверь высечь и ево, Андрея, зарезать...»