Степан Разин

И что для него было важнее всего, так это то, что то просвещение, к которому он так тянул Россию, не делало людей лучшими ни на йоту, – в этом, увы, стародумы были не неправы!.. Паисий Лигарид говаривал: «Если бы меня спросили, что служит опорой духовного и гражданского сана, то я ответил бы, что, во-первых, училища, во-вторых, училища, и в-третьих, училища, – из училищ жизненный дух разливается, как сквозь жилы, по всему свету, это орлиные крылья, на которых слава облетает вселенную…» Но гордые слова эти не помешали Лигариду играть презреннейшую роль в жизни церкви российской… А судьба просвещенного Котошихина? А просвещенный и передовой Бор. Ив. Морозов? Ясно, что в том просвещении, которое насаждалось, что-то не так…

И всего, может быть, для него, человека религиозного, страшнее был тот разгром, те развалины, которые какие-то странные силы жизни произвели в важнейшей для него области бытия, в области веры. Религиозен был он смолоду и смолоду верил, что та вера, в которой он вырос, есть единственная правая вера, есть подлинное откровение Божие человеку. Но судьба рано столкнула его с иноземцами. Большею частью это были честные, прямые, хорошие люди, которые жили жизнью несравненно более чистой, чем русские люди, и вот эти-то хорошие, честные люди в глазах русских были поганцами опасными, проклятыми навеки еретиками. Поездки за рубеж по делам государским окончательно подорвали его веру в избранность народа русского и в то, что «Москва это третий Рим, а четвертому не бывать». Но если православная вера не есть единственно правая вера, то какая же вера правая? Оказалось, что правых вер бесконечное количество: для евреев это Моисеев закон, для магометанина Коран пророка, для Аввакума неистового и для боярыни Морозовой их вера права, для Нила Сорского и князя Вассиана Патрикеева, – которым он не мог не отдать дани любви, – права их вера, а для стригольников, жидовствующих или Матвея Башкина, рушивших все, правда Божия в том, за что шли они на всяшя муки безтрепетно. И в страдаши открылось ему: все пути, при условии искренности и чистоты, ведут к Богу одинаково, ибо всякий вмещает только то, что он вместити может, что – это было следующей ступенью – разум в делах веры бессилен, что область ее – только чувство, только сердце, что в чувстве религиозном все люди одно и что только разум вносит в дела веры вражду и кровь и погибель, и что в конце концов, может быть, был прав тот монах-католик, с которым он долго беседовал в Риме о вопросах недоуменных и который в конце концов с кроткой улыбкой сказал ему:

– Si vis me esse in luce, sis benedictus; si vis me esse in tenebris, sis iterum benedictus!

Это не сделало его, конечно, равнодушным к религиозной жизни народа, и он тяжело болел тем нестроением, которым страдала исстари русская церковь и которое Никон только увеличил.