Степное чудо. Преображенец.

Глядитъ баба на Родивона, какъ святая икона…

– О-о-охъ… – стонетъ, не сводя глазъ, – дѣти родныя…

Закрыла глаза, – и пошло по лицу, какъ облако.

– Обмерла… – думаетъ Родивонъ. – Дѣти?!.. Ахъ, сукины дѣти…а?!.

Поглядѣлъ на бабу… Ку-да ее донести – саженная! Постоялъ-постоялъ, шапку помялъ…

– Ладно. Схожу за колесомъ, объявлю. Дадутъ подводу, – можетъ, еще отходишься…

Взглянулъ на лицо…

– На-врядъ… Житья-то твоего осталось до вечера.

И пошелъ отъ нея, скушный.

Идетъ и думаетъ:

– Мать-то такую, расчудесную!.. За что жъ они ее такъ испозорили, а? Можетъ, дѣлится начали?..

Выбрался Родивонъ из лога, оглянулся. Лежитъ баба, не движетъ, полсапожки ясными гвоздочками играютъ.

Подумалъ:

– А вѣдь неладно такъ-то… Народу всякаго шляется, еще разуютъ? А полсапожки важнецкiе. Сыму-ка я съ ее полсапожки, для сохранности?…

Воротился къ бабѣ, сталъ легонечко съ ее полсапожки стаскивать. Тянетъ да приговариваетъ:

– Для сохранности я-то, не сумлѣвайся. Можетъ, и чуешь ты, голосу только подать не можешь? Такъ вотъ, ей-богу грѣха на душу не возьму, Микола-Угодникъ видитъ! Убогова человѣка да разувать… Я Дарьѣ своей намедни справилъ, только гвоздочки дороги… А ихъ, сукиныхъ сыновъ… мы сыщемъ!.. будь покойна.. сыщемъ!..

Лежитъ баба – не шолохнется.

– И съ чего жалѣю-то я тебя такъ, а? И съ чего ты прiятная такая?.. Надъ матерью такъ..! Ну, бываетъ… ну, поскандальничаютъ, поохальничаютъ… ну, вдарятъ разъ…

Касьяшка намедни старухѣ руку полѣномъ перешибъ… дакъ онъ на всю деревню одинъ такой! Бога-то еще помнимъ. Коли слышишь, вотъ тебѣ сказъ: для-ради сохранности разулъ! Ну, и полсапожки!.. Подковки, никакъ, серебреныя?.. больно свѣтлы?..

Вышелъ Родивонъ на дорогу, полсапожки за верха держитъ. И что за диво?! И матерьялецъ легкiй, а оттянуло руку! Опустилъ полсапожки наземь, а нога сама въ полсапожекъ лѣзетъ! Влѣзла с сапогомъ, а все свободно!?..

Подивился Родивонъ, всунулъ другую ногу. Попробовалъ ступануть, – не сдвинешь! Испугался тутъ Родивонъ:

– Охъ, не простая баба, не человѣческая!..

Скинулъ полсапожки – бѣжать! И слышитъ за собой: топы-топы… Оглянулся, – за нимъ идутъ! Схватил себя Родивонъ за шапку… – мать родная! Идутъ полсапожки къ нему, болѣ сажени забираютъ! Не убѣжишь. Да и бѣжать не можетъ: свело ноги.

Дошли до него – и стали.

Покрестился Родивонъ, закрестилъ полсапожки, – стоятъ, не движутъ. И отлегло отъ сердца. Вспомнилъ: крестъ вѣдь на ней видалъ!

– Литой крестъ! А полсапожки я для сохранности. Стало быть, ей желательно, чтобы полсапожки ейные въ сохранности у меня остались… Охъ, не простая баба!..

Взялъ полсапожки уважительно, – руки о травку вытеръ, – пошелъ про чудесную бабу объявить. Зашелъ за изволокъ – нѣтъ его…

* * *

Шелъ той дорогой солдатъ съ похода, мѣшокъ за спиною несъ. Усталъ, свернулъ цыгарку и привалился. Пригрѣло солнышкомъ – задремалъ. Только задремалъ – слышитъ: вороньё кричитъ. Глядитъ – сила воронья, кружатъ въ сторонкѣ, неподалечку.

– Падаль, не иначе… – думаетъ, – а, можетъ, что и живое, не дается? Вотъ они, сволочи, и кружатъ, шпикулянты…

Вспомнилъ тутъ солдатъ про мѣшокъ: много добра несетъ! Развязалъ на досугѣ, сталъ переглядывать…

– Брюки новыя, офицерскiя… сапоги лаковые, съ самого ротнаго, довелось… послалъ Богъ счастья! Манькѣ шелку-бархату кусокъ цѣльный, – ахнетъ! Подметокъ три пары, сахару десять фунтовъ, ложечки серебреныя, вина бутылка, чаю замѣчательнаго три завертки, понсигаръ… А это чего? Цир-куль! планты мѣрить. Табачку три фунтика, ланпочка илитрическая, на ворота, для красоты! Часовъ двое – золотые, серебряные!

Мать честная! …А тутъ… билеты государственные! Въ овинѣ до время спрячу… Какъ опять все наладится, вдарюсь въ самую шпикуляцiю, трактиръ открою… И божье благословениiе имѣется, въ рамочкѣ… Микола-Угодникъ, будто… по строгости? Высеребренъ-то какъ ясно!..

Думаетъ про добро солдатъ, а вороньё – кар-карр!

– Взглянуть, что ль, пойти, чего базарютъ?..

Взвалилъ мѣшокъ, въ степь пошелъ. Поднялось воронья – туча-тучей. Спустился въ ложокъ, глядитъ…

– Женщина!?.. Нарядная, а босая…. Разули, черти!.. Ай загуляла, молодка?.. – окликнулъ солдатъ, веселый. – Подымайся, гулять пойдемъ! Ну, и бочищи!.. Эй, Дуня!..

Шагнулъ поближе – все тутъ и увидалъ солдатъ. Перевелъ духъ, утерся…

– Фу, чортъ… какъ напужала… за Маньку принялъ! Нѣтъ, не Манька. А здорово похожа… Чи-стая раскрасавица… была!..

Присѣлъ на-карачкахъ, въ ногахъ заслабло. Цыгарку сосетъ-попыхиваетъ, а руки – дрожью.

– Стало быть, тутъ убiйство… И разули. А креста не сняли. А золотой, будто?..

Теперь бы за этотъ крестъ…

Глядитъ – въ ухѣ серьга, жемчужная! Подумалъ солдатъ:

– Ей въ могилѣ безъ надобности, а намъ сгодится. Я, годи, тебѣ и могилку вырою.

А крестъ я съ тебя сыму… я тебѣ за его сосновый вытешу.

Потянулся солдатъ крестъ сымать…

Подняла женщина рѣсницы-стрѣлы, повела строгими глазами, какъ на святой иконѣ, да какъ глянетъ..!

Обомлѣлъ солдатъ, не дыхнетъ. И слышитъ, будто изъ-подъ земли голосъ:

– Не тронь!

И съ того взгляду строгаго, съ того голосу подземнаго, повернулось у солдата сердце. Поглядѣлъ на свои штаны – кровь. На руки погдядѣлъ – въ крови руки…