Степной ужас

Явственно долетел скрежет, противный металлический хруст – и броневик встал как вкопанный! Двигатель буквально взвыл – видимо, водитель сгоряча дал полный газ. Есаул оглянулся, но своих не остановил, и они продолжали продвигаться вперед. С двух сторон распахнулись броневые дверцы, выскочили двое без фуражек, в кожаных куртках, бегали вокруг застрявшего броневика, осматривали колеса – наверняка так же удивленно и безрезультатно, как Африкан и зеваки у телег. Судя по жестикуляции, ничегошеньки не могли понять – не было никаких препятствий, никаких внешних следов поломки, но броневик ехать отказывался, колеса застопорились…

В конце концов те двое залезли обратно, видимо, делились недоумениями с теми, что остались внутри. А очень быстро бой начался. Партизаны дали залп, застрочил их пулемет – и несколько колчаковцев повалились замертво, в том числе кувыркнулся и есаул – Парамон его достал с первой пули. Остальные проворно залегли. Ануфрий наблюдал в бинокль за вторым офицериком, сопляком. Тот, сразу видно, пребывал в полнейшем обалдении и не пытался хоть как-то командовать.

Стреляя из-за деревьев, наши подшибли еще несколько колчаков, а сами никакого урона не понесли, засели, надежно укрываясь за деревьями, а вот колчаковцы оказались на открытом пространстве, где их щелкать, хоть залегших, было не в пример легче. Обоих пулеметчиков до того, как они успели залечь и вставить ленту, положили Парамон и еще кто-то, а замены у колчаковцев не нашлось – с пулеметом нужно уметь обращаться, это не винтовка, с которой гораздо легче…

Очень быстро колчаковцы сообразили, что положение у них хреновое, да вдобавок никто ими не командует. Не было даже нужды выцеливать офицерика-сопляка, он все равно никаких приказов не отдавал, лежал как колода, разве что время от времени палил по тайге из нагана, что было совершенно бесполезно. И они без всякой команды начали помаленьку отступать к своим коням и повозкам, ползли, как раки. Кое-кто вскакивал, чтобы ловчее было смываться, – и тут же получал пулю.

Тут по сигналу Ануфрия им в тыл ударила наша кавалерия – имелась и такая. Вообще-то все партизаны частенько ездили верхами, но была и форменная кавалерия. Пусть всего одиннадцать человек, но коней им подобрали лучших в деревне, все на войне служили именно что в гусарах и драгунах, у каждого имелась либо казацкая шашка, либо сабля-драгунка, а у двух еще и захваченные у казаков пики. Чем не кавалерия? У колчаковцев и такой не было, все они оказались в пешем строю.

Первым делом наши порубали коноводов, и казачьи кони кинулись врассыпную (потом наши всех переловили). Возницы не рыпались, кто залез под повозки, кто тянул руки вверх – ну конечно, в возницы определяли самых никудышных солдатиков. Потом кинулись на пеших. Хоть и изрядно уступали им числом, кавалерийская атака на пеших – штука очень неприятная.

И колчаковцы запаниковали, стали вскакивать, метаться, бежать в ту сторону, откуда пришли. Ануфрий велел прекратить огонь, чтобы ненароком не задеть своих, а там и поднял партизан в атаку.

Разгром был сокрушительный. Наши потеряли убитыми семерых (в том числе трех конников), а колчаков положили штук тридцать. С десяток, в том числе и офицерика, взяли в плен. Остальные кинулись бегом. Их особо не преследовали, разве что постреляли и срубили еще с десяток. Тем, кто унес ноги, предстояло тащиться на своих двоих без малого тридцать верст до уездного города – и черт с ними, скатертью дорога…

Броневик? А с ним церемониться не стали: на кой черт нашим был в хозяйстве броневик? Водить его никто не умел, а горючего для него в наших местах взять неоткуда. Из него открыли пальбу из револьверов через бойницы, но никого не задели. В деревне был динамит: его партизаны взяли при налете на прииск и прихватили на всякий случай, вдруг пригодится. Вот и пригодился. Ануфрий сгонял за ним в деревню конного. До войны один из наших как раз работал на том прииске и со взрывчаткой обращаться умел. Подползли трое и динамита заложили, не жалея, все равно девать его было решительно некуда. Громыхнуло на совесть, броневик аж приподняло, он шлепнулся набок. Те трое, что в нем были, остались живы, но побило и оглушило их качественно. Вытащили и пустили в расход. Остальных не тронули. Офицерик трясся как овечий хвост, выглядел так жалко, что ему только заехали по зубам пару раз. Сняли со всех сапоги, забрали, само собой, у казаков шашки – и побрели они пешедралом под свист и улюлюканье наших прямиком в уездный город.