Стерегущий

— Только не Нью-Йорк, — возразил лейтенант. — По-моему, это один из скучнейших городов мира, лишенный желания быть красивым.

— Ну, тогда хоть статую Свободы, — полушутливо сказала Кадникова. В глазах лейтенанта блеснули лукавые огоньки.

— Английский острослов Бернард Шоу назвал ее великим покойником, — засмеялся он, отходя от окна к столу. — Давайте лучше помянем ее отсюда и выпьем еще по бокалу.

— Вы пейте… пожалуйста… А я… мне достаточно, — ответила она, наливая ему поспешно вино.

Сказала и вдруг почувствовала, что вот именно сейчас к ней вплотную придвинулись переживания, которые, в сущности, и представляют ее подлинную жизнь. Ведь то, что тревожило и согревало сейчас ее сердце, она всегда считала единственно полным счастьем женщины, хотя никогда, даже в мыслях, не признавалась в этом открыто.

«Родной мой!..» — подумала она с нежностью и волнением, протягивая Сергееву полный до краев бокал. А вслух сказала:

— У меня ведь тоже сегодня новости. С завтрашнего дня я работаю в госпитале Красного Креста… Хирургической сестрой.

Опустошив бокал, он ответил:

— Буду иметь в виду. Когда меня ранят, попрошусь в вашу палату.

— Не прогадаете. Я стану лечить вас тибетской медициной, которой уже начала увлекаться здесь. Ручаюсь, что после каждого ранения вы будете здоровы не позже, чем через неделю.

— А если мне оторвут голову?

— Тогда моя голова будет думать за вас. Устраивает вас это?

Слегка прищуренный взгляд лейтенанта скользнул по ее лицу и фигуре.

— Не совсем. Ведь тогда скажут, что я потерял голову из-за вас.

Она смущенно рассмеялась, но брови ее высоко взметнулись, точно испугавшись чего-то. Жгучая и радостная тревога снова охватила ее. Чтобы прервать томительное для обоих молчание, она сказала с наигранным безразличием:

— Никогда не думала, что в Красном Кресте такая роскошь. Блестящие палаты, белоснежные постели, везде стекло, фарфор, никель. А на двери одной палаты медная доска с надписью: «Дар фирмы Гинзбург». Говорят, здешний миллионер?

— Поставщик угля для нашей эскадры.

— Вот как!.. Что же он только на четыре койки расщедрился? Небольшая жертва на алтарь отечества для такого туза.

Она говорила о Красном Кресте и о Гинзбурге, а сама все больше и больше волновалась, чувствуя, что и сердце и мысли ее все безраздельнее тянутся к этому человеку, который пришел к ней сейчас, может быть, последний раз в жизни. От этой мысли глаза ее увлажнились и руки стали дрожать.

«Вот и пришла любовь… пусть пока безответная, но все же любовь», — подумала она с радостной болью в сердце, захваченная этим чувством врасплох.

Сергеев смотрел на нее с застенчивой, вопросительной улыбкой. Он видел слезинки в уголках ее полуопущенных глаз, и у него все сильнее нарастало желание властно привлечь молодую женщину к себе и после страстного, молчаливого поцелуя сказать ей, как много тепла и света внесла она в его жизнь.

«Послезавтра, когда выполню поручение адмирала и вернусь в Порт-Артур, приду и скажу ей все», — решил он, понимая и разумом и всем своим существом, что не ошибся ни в ней, ни в себе, что приблизилось то настоящее, глубокое и большое, о чем он мечтал.

Часы пробили полночь. Он посмотрел на них, хотел встать, попрощаться, но в это мгновение Таисия Петровна сказала тихо:

— Простите, что я так некстати молчу. Хоть я и моложе вас, но мне в своем неудачном замужестве пришлось видеть так много пошлого, что с трудом верится в чистого человека. И так мучительно ощущать в себе эту ненужную накипь прошлого… Не знаю, поймете ли вы меня?

Она говорила, волнуясь, с каким-то надрывом, но мягкий свет ее глаз говорил о другом: о том, что она видит в нем свое счастье, ждет от него ответа и обещает ему ни в чем никогда не обмануть его ожиданий.

Сергеев встал и, отводя взгляд от ее пылающего, взволнованного лица, помолчав, сказал:

— Тася… милая!.. Ждите меня послезавтра… в это же время!

Бережно взял ее руку, поцеловал, торопливо оделся и вышел на улицу.

Глава 10

СЫНЫ РОССИИ

В небольшом душном помещении, рядом с машинным отделением, было жарко и тесно. Пахло разогревшимся маслом, краской, лаком. Матросы, кто сидя вдоль узенького стола на узеньких, в одну доску, скамейках, кто примостившись на корточках вдоль железных стен, вполголоса переговаривались. Кое-кто закусывал черным хлебом, запивая его кипятком из жестяных кружек.

Команда «Стерегущего», переукомплектованная новыми матросами, еще только приглядывалась друг к другу. Но на миноносце в числе новых людей появились два матроса, настолько приметных, что уже через день решительно все знали их и дружески окликали по имени: Платон и Федя. Оба были балагуры, весельчаки, с ясными открытыми лицами, быстрыми глазами. В их проворных руках горело всякое дело, и оба с величайшей старательностью несли свою службу.

Сейчас Платон Николаев тихонько вытренькивал на балалайке немудрящий мотив, а Федя Апришко тоненьким голосом подпевал ему частушки: