Стерегущий

Беспрестанно посматривая в ожидании распоряжений на Сергеева, Шумаров постепенно приободрился. Командир держался прямо и твердо. Глаза Сергеева не бегали по сторонам, как у Сарычева или Альбриховича, столь памятных Шумарову по «Боярину». Те обычно смотрели куда-то вбок, мимо людей. Пристальный взгляд Сергеева, казалось, проникал в самое сердце рулевого, и от его светлых, спокойных и вместе с тем строгих глаз, от коротких и понятных его приказаний Шумарову самому становилось легко и спокойно.

Снаряды, которыми палили «Синонимо» и «Акебоно», плохо рвались. В большинстве они целиком бултыхались в воду и тонули, не разорвавшись. Наоборот, снаряды минных крейсеров, падавшие уже в непосредственной близости от «Стерегущего», рвались легко и быстро не только в воздухе, но и при соприкосновении с водою. Их разрывы давали массу пламени, мелких осколков и особенно газов самого удушливого свойства. Об этих новых, только что изобретенных японцами специально для войны с русскими «шимозах» Шумаров еще ничего не знал.

Первые попадания в «Стерегущего» начались после того, как крейсеры, еще издали отыскав прицел, зашли с правого борта и одновременно открыли огонь крупной артиллерии. Оба корабля очень картинно опоясывались разноцветными вспышками пламени, от темно-коричневых до ярко-желтых, но стреляли крейсеры почти так же плохо, как и миноносцы.

Кудревич, злорадствуя, находил огонь японцев «малодейственным». Он именно так и думал, словно давал оценку стрельбы на офицерских занятиях. Он решил сегодня же донести адмиралу Макарову рапортом о своих наблюдениях. Хотя с каждого миноносца снарядов сыпалось без счета, все первые, как правило, не рвались. Лопались только седьмые или восьмые. Можно было подумать, что в первые выстрелы японцы спихивали негодную заваль на радость своим арсенальным снабженцам. Кроме того, какая же это стрельба, если что ни выстрел, то недолет или перелет! Грохнет — и бултых в воду!

Мичман то и дело вытирал тыловой стороной ладони свое лицо, мокрое от всплесков воды, вспененной неразорвавшимися снарядами.

— Только-то? Одни лишь брызги? Плохо же вы стреляете, господа японцы, — иронически пожимал он плечами.

В эти минуты ему хотелось, чтобы его видел кто-нибудь из друзей детства, игравших с ним в «казаки-разбойники». Ведь с этих самых «казаков» и пошло начало его боевого пути. И сейчас он тоже «морской казак» — страж и защитник достоинства и чести Тихоокеанской эскадры. Да! Хорошо бы вот сейчас вместе с теми, с кем начинал он жить и мечтать, подраться плечом к плечу с настоящими морскими разбойниками, пиратами с флагами восходящего солнца на гафелях… Долговременны и сильны воспоминания детства, и часто в них черпают люди и мужество и надежду!

Пальба с крейсеров усиливалась. Стреляла вся их артиллерия сразу. Такой пальбы Кудревич никогда еще не слышал. Снаряды со страшным визгом и лязгом проносились над «Стерегущим» то по одному, то целой пачкой, как хоровод ведьм. Их разрывы сопровождались тяжелым, зловещим грохотом и сотрясали воздух с такой силой, словно задира-драчун непрерывно толкал мичмана в грудь согнутым локтем.

Воздушной волной Кудревича отбросило в сторону. Сильно ударившись головой и рукой о металлическую сетку ограждения, он вскрикнул от неожиданности и боли, но очень быстро овладел собою. Вспомнилась вдруг борьба с Мюллером: ковер цирковой арены, полное тело борца, страшные усилия, с которыми он клал надменного чемпиона Америки на обе лопатки, ложа с аплодирующими ему женщинами, восхищенная улыбка Горской. Припомнились в один миг все мельчайшие переживания: горделивое сознание молодости и силы, упоение достигнутым превосходством над первоклассным борцом и новое, только что зародившееся, неясное стремление к иным подвигам, к другой, более прочной славе.

Это воспоминание доставило мичману глубокое удовлетворение. Теперь он гордился уже не физической своей силой, а сознанием победы своего духовного «я» — мысли, разума, воли. Открытие в себе способности стоять перед чудовищным, не изведанным еще огнем и не испытывать от этого ни страха, ни малейшей растерянности подняло его в собственных глазах на новую высоту. Перед ним как бы внезапно открылись возможности настоящего подвига, который совершаешь лишь оттого, что прислушиваешься не к голосу инстинкта, а к велениям своей совести; подвига, которого ты искренно хочешь, но вовсе не ради славы, а потому, что его давно уже ждет от тебя все лучшее, бескорыстное, чистое, что сохраняется в твоей душе с детства.

Все эти мысли проскользнули в голове очень быстро. Ныла ушибленная рука. Как-то безотчетно Кудревич подул на то место, где болело сильнее всего. Это была тоже привычка детства. Сейчас она рассмешила его. Улыбаясь, он плотнее запахнул на себе шинель, глубже натянул фуражку и продолжал руководить артиллерией «Стерегущего» с азартом, все увеличивавшимся по мере того, как японцы усиливали интенсивность своего огня.

Убедившись в надлежащем порядке у правого носового орудия, где Майоров стрелял, а Гаврилюк подносил снаряды, мичман побежал к Астахову.