Стяжатели

Кирилл перемахнул через ручеек. Подумал: «Отпуск не за горами. Вот только начнутся у Наташи каникулы…» Первый отпуск в жизни, который он проведет не один. И не с кем-нибудь — с Рыжиком. С милым, чистым, поразительным Рыжиком, который неизвестно, за какие такие его заслуги каждый день ждет его, заботится о нем, любит его. А еще говорят — чудес не бывает. Вот оно — чудо. Наташа. Рыжик. Любимая…

Не заметил, как доехал до прокуратуры.

— Ты что сияешь? — спросил Пономарев. — Заговорил Мещерский?

— Заговорил.

— Рассказывай.

Дегтярев коротко, но подробно рассказал о допросе. Здорово он умел это делать — коротко и в то же время подробно.

— Так, — сказал Пономарев. — Теперь все ясно. Получай санкцию на арест Бережнова.

* * *

Пятые сутки Бережнов пил запоем. Он не хотел видеть никого. Единственный человек, чье присутствие не было бы ему в тягость, ушел от него. Навсегда. Какое страшное слово — навсегда! «Надя, Надя… — шептал он с тоской. И опять — Надя, Надя!» Разве не была она долгие годы самым преданным другом? Надя бы и сейчас нашла единственно верное, единственно нужное слово. Впрочем, он давно уже не прислушивался к ее словам. С тех самых пор, как пошел в гору и возомнил себя при жизни монументом. Тогда Надины слова стали раздражать его. Потому что она всегда говорила правду, а он привык к фимиаму и лести. В конце концов Надя совсем перестала с ним говорить. Нет, конечно, она говорила — «С добрым утром», или «Спокойной ночи», или «Какой обед приготовить сегодня?», или — «Тебе пора заказать новый костюм»… Но настоящих слов не было. Он отучил от них Надю. Он просто не желал ее слушать. А что бы она сказала сейчас? Сейчас, когда Надя уже ничего не может сказать, он хочет знать — что бы она сказала?..

Бережнов вдруг явственно услышал Надин голос:

— Ты не случайно докатился до гнусного преступления, Коля. Но раз это произошло — пойди и сознайся.

— Замолчи! — крикнул он и замахнулся бутылкой.

Голос умолк. Бережнов дрожащей рукой вылил в стакан остатки коньяка. Подумал: «Так можно допиться до белой горячки!» А, да не все ли равно! Залпом выпил коньяк. Потянулся за новой бутылкой.

Бережнов не верил в то, что его могут арестовать. Никодимов и Павлов ничего не знают. Мещерскому говорить невыгодно. У этого мальчишки-следователя, который сует свой нос в квартирные дела, нет никаких доказательств, что он, Бережнов, брал взятки. Если б были, давно бы их предъявил. Сразу после ареста Мещерского. Выдать его может один Мещерский, а раз Павел до сих пор молчал, значит будет молчать и впредь. Это в его собственных интересах. Никто из тех, кто давал взятки, не подозревает, что немалая часть прилипла к его, Бережнова, рукам.

Нет, в возможность ареста он не верил. Не это его страшило. Пугало другое. Пять дней назад его друг, председатель исполкома, сказал:

— Ничем не могу помочь, Николай. На руководящих должностях тебе больше не быть. Не справился. Такую грязь у себя в тресте развел — чертям тошно! Спасибо скажешь, если партийный билет не отберут.

С того дня и запил. Потому что не было для Бережнова ничего страшнее мысли, что он лишится почета и власти, к которым привык и отказаться от которых не в силах.

В дверь постучали.

— К черту! — рявкнул Бережнов. — Оставьте меня в покое! — Немного смягчился, увидев Аглаю. — А-а, это ты. Ну, входи, раз пришла. Садись. — Налил в стакан коньяк. — Пей. Я из бутылки… — Прильнул к горлышку. — Что же ты? Пей. — Стукнул кулаком по столу. — Пей, говорю!

— Какая гадость! — На красивом лице Аглаи брезгливая гримаса. — Не думала, что ты можешь так опуститься…

— Не ду-ма-ла? — протянул Бережнов. — А вообще-то ты думать умеешь? О чем-нибудь кроме себя? Своей красоты и тряпок?

— Я не желаю выслушивать оскорбления!

— Не желаешь? — Бережнов поднялся во весь свой огромный рост, шагнул к Аглае. — А подарки получать желаешь? Кататься на персональной машине желаешь? Иметь собственную дачу — желаешь?.. Говори!

Аглая бесстрашно смотрела на медленно приближающегося Бережнова. Ее большой, твердо очерченный рот кривился пренебрежительной жалостью. То же легкое презрение и жалость светились в глазах. Ничто больнее, чем эта презрительная жалость, не могло ранить Бережнова. Его, перед которым трепетали сотни подчиненных, его смеет жалеть эта девка, ради которой он пошел на преступление. Пусть не только ради нее, но и она здесь играла не последнюю роль!

Вернулся к столу, схватил невыпитый Аглаей коньяк, сделал несколько глотков. Снова подошел к ней. Грубо обнял. Запрокинул русую голову. Хотел поцеловать. Аглая ловко увернулась.

— Не выношу пьяных, — брезгливо сказала она.

Ей противен был этот грузный, старый, опустившийся человек, лишенный того ореола власти и могущества, которые ее так пленяли.

— Я пришла сказать, что ухожу от тебя. Совсем ухожу.

— Не городи чушь, Аглая! — Его бас зазвучал прежними властными нотками. — Ты моя жена. Мы расписаны в загсе.

— Не за тебя я выходила замуж, — покачала головой Аглая. — Не за тебя. Не за такого.

Бережнов схватил ее руки.