Стихи и слезы и любовь. Поэтессы пушкинской эпохи

Некоторые исследователи, не приводя никаких оснований, утверждают, что «в Москве жила ее родная сестра Мария Александровна Мезенцева». Однако такой личности в росписях дворянского рода Мезенцовых нет. Зато в родстве с Екатериной[6] находился симбирский богач Петр Васильевич Киндяков, имевший большое имение в Стрелитамакском уезде. В 1820-е годы он привёз подросших дочерей на выданье в Москву, где купил большой дом на углу Большой Дмитровки и Копьевского переулка, ставший центром притяжения светской молодёжи (ныне на его месте Малая сцена Большого театра). Дом Киндяковых принадлежал к числу немногих домов, взявших на себя миссию оживлять Москву и собирать лучший цвет общества. Племянницы (по-видимому, троюродные) Тимашевой – три дочери Киндякова – вышли замуж за людей видных фамилий: Мария – за известного библиофила Сергея Полторацкого, кузена Анны Керн; Екатерина – за Александра Раевского, брата жены Сергея Григорьевича Волконского Марьи Николаевны; Елизавета Петровна – за князя Лобанова-Ростовского.

Через С. Д. Полторацкого Киндяковы состояли в родстве и с Олениными, и с А. П. Керн. По условиям жизни того времени эта степень родства была достаточно близкой. А. П. Керн – урождённая Полторацкая, выросла в доме своей тётки Олениной, также урождённой Полторацкой, и именно там Пушкин в 1819 году впервые её увидел – случилось «чудное мгновенье».

Официально причиной отъезда Катерины Александровны называлось желание супругов дать сыновьям достойное образование. Действительно, в Оренбурге не было в те времена не только высших, но даже и средних учебных заведений – только открытые стараниями П. К. Эссена школы для первоначального обучения казачьих детей при станицах первых пяти кантонов и при Оренбургском казачьем полку, да военное училище имени И. И. Неплюева.

Мальчики были определены в Московский университетский пансион, который считался одним из лучших в России. Здесь изучали науки, искусства, спорт, военное дело. Впоследствии, по окончании московского пансиона братья Тимашевы должны были поступить в петербургскую Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров.

Едва дождавшись отъезда жены и сыновей, не стесненный более их присутствием, Егор Николаевич зажил открытым домом с Надеждой Вейман.

Москва конца 20-х – начала 30-х годов XIX века представляла собой центр культурной жизни России. Литературно-музыкальные салоны княгини Зинаиды Волконской, графини Евдокии Ростопчиной, поэтессы Каролины Павловой собирали весь свет русской интеллигенции. Помимо этих рассадников культуры» славились салоны переводчицы Авдотьи Елагиной, Софьи Пономарёвой, Александры Смирновой, Екатерины Карамзиной… Здесь встречались, общались, спорили, музицировали поэты, писатели, художники, музыканты.

Екатерина Тимашева явилась в Москву 27-летней красивой и интересной, почти свободной женщиной, окруженной тайной. Каким-то непостижимым образом она пробуждала чувства и воображение, заставляла видеть не только то, что лежит на поверхности и доступно всем, но и как бы приглашала заглянуть вглубь себя. Сознательно или нет, она как будто слегка приоткрывала завесу своей души и, дразня и играя, предлагала увлекательное и полное приключений путешествие в самые сокровенные глубины своей личности. Такая возможность завораживала и привлекала. По своим умственным интересам она абсолютно возвышалась над окружающими – давало знать десятилетие вдумчивого чтения и общения с культурными жителями столицы оренбургского края. Единодушные отзывы современников Тимашевой свидетельствуют не только о её красоте, но и об образованности. К тому же ее окружал некий ореол мученичества – легко ли с таким сердцем и умом прозябать в провинции и терпеть измены мужа-тирана!

Нет, счастье вас не баловало!Знаком вам звук судьбы угроз,

Вас жало скорби растерзало,Вы разгадали тайну слез.Вы свыклись с трауром страданья

И, чашу горести испив,Без упований, без желаньяЗабыли радости порыв, —

писали ей сочувствующие друзья-поэты. Эта томная, но от этого еще более блистательная красота, эта грусть и меланхолия делали Екатерину особенно интересной. Евгений Баратынский, «поэт скорби, захлестывающей одинокую душу», не мог не заметить сродственной ему печали молодой женщины: