Стихотворения. 1915-1940 Проза. Письма. Собрание сочинений

220. «Строптивый день… Пьянчужки запивают…»

Строптивый день… Пьянчужки запиваютВ такие дни. В такие дни казнят.В такие дни Прокрусты зачинаютПрокрустовых бесхитростных ребят.В такие дни поэмы не выходятИ девушки выходят за скопцов.В такие дни такая уж погодаИ дует ветр с натуженных мостов.В такие дни… иных ведь не бывает! —Запомнить это надо навсегда

И надо слушать, как она стекает —С покатых крыш покорная вода.

221. «Восторг преодоленной наготы…»

Восторг преодоленной наготы,Той белизны, тех статуй белизны,Что под резцом встают из пустоты,Небытием и сном озарены.Казался богом тот, кто их лепил,Кто медленно рукой по ним водилИ, в них вводя свой смысл, свою идею,Сам сознавал, как мир кругом пустеет.Он ощущал блаженный этот холод.

В едином слит, в едином мир расколот.И жизни нет: вот эта белизна.И смерти нет: она озарена.

222. «Вся жизнь, всё это мракобесье…»

Вся жизнь, всё это мракобесье…О нет! не вся — пойми меня! —Ни смысла нет, ни равновесья.Но, человека осеня,На крыльях птиц, по горным взлетам,По хмурым призрачным высотам,В провалах исхудалых лиц

Проходят, медленно ступая,От слов, от слов изнемогая,И обреченные молчат —Какая сила? Не понять…И ты молчишь. В себя глядишь.Н в мир глядишь. И вдруг кричишьИ руки настежь — тишина:О боль, вся жизнь обнажена.И сердце так огромно бьется —Вот-вот замрет, вот-вот сорветсяВ бессмертия блаженный лед.

ПРОЗА

Дуэль

6 ч. утра. Боковая улица. Из ворот углового дома выходят трое мужчин. Лица их серьезны, строги. У одного под мышкой ящик с пистолетами. Молча направляются к автомобилю. Усаживаются. Покатили.

По всем видимостям предстоит дуэль. Но что теперешние дуэли? Только курам на смех! Встревожат выстрелами где-нибудь на опушке воробьев, спугнут зайца и едут в ресторан завтракать.

Комедия бытия или быта? Пожалуй, и то, и другое.

Спешить нам нечего, автомобилю далеко до места назначения, пусть же мысль моя пока вьется по спиралям ассоциаций.

В этом же переулке простаивал я когда-то подолгу, поджидая свою приятельницу, когда она возвращалась от портнихи. По-разному светятся глаза женщины, идет ли она от портнихи или от любовника, но светятся чем-то своим, нутряным, женским.

Чудесные глаза. Чудесная улица! Пусть она узка, пусть выпирают из мостовой булыжники и штукатурка домов облуплена, но если по улице ступила любовь, — зацветает она молодостью, песнями, сердце щемящими тайнами.

С тех прошли года. Жизнь во многом успела проявить свою текучесть. Портниха давно уже переменила место жительства. А я — о сладкое ярмо! — по-прежнему люблю свою приятельницу и не могу без волнения вспоминать о наших встречах.

Читатель, пожалуй, готов подумать, что один из дуэлянтов — я, а потому последуем за автомобилем. Он приближается к заставе. Воздух вольней. Попадаются незастроенные площади. В просветах, подальше, виднеются поля, рощицы.

Адвокат Ленц, один из секундантов, в такт своим мыслям, нервно постукивает безобразными, как бы изъеденными кислотой, ногтями по дереву ящика. Дуэлянт и второй секундант упорно молчат. Слова пузырьками слюны закипают на прищемленном молчанием языке адвоката, выпирают колючками злобы из маленьких глаз. Голову тяжелит осадок печальных и раздражающих сопоставлений… Отчего он так неудачлив? Разве не зазорно в тридцать лет быть только помощником? Разыгрывают же другие идеалистов, непризнанных гениев, утаивая свой карьеризм и жадность к наживе… Отчего же его игру сразу разоблачили и сделали мишенью «дружеских», тем сильнее язвящих, насмешек?

Молчание спутников всё сильней раздражает Ленца. Оба так и засели в вист торжественного молчания. Важничают, решает он. Косым взглядом поверх pince-nez смеривает худощавое голубоглазое лицо дуэлянта…