Стихотворения. 1915-1940 Проза. Письма Собрание сочинений

Опять вкушаешь песни золотые,Бог с голубой прохладою зрачков,как будто я влюблен в тебя впервые,а за спиной не тысячи веков.

И в последнем отчаянье есть радость, и гибель не страшна тому, кто в своей любви к миру претворил в красоту и мрак, и ненастье, и самую смерть:

Ворча, раздавит лапою тяжелойчудовище автобуса тупое —на камнях, сморщенных его ленивым брюхом…Так кончится, что было душной школой…

по классам жизни заточенным слухом,но помнящим мучительно иное.Лишь каменные тихие святыеи голуби, слетающие к ним,да вот еще любви комочек снежныйнапрасно длят часы мои пустые.Но будет прав мой тесный, неизбежныйпоследний час — гудок, бензинный дым,сухой асфальт и кто-то нежный-нежный.

Любовь и смерть — лучшие краски на палитре Творца. Чтобы постичь безмерное сияние любовного пути, должно взглянуть на него из-под сени гробового входа. Но любовные страдания в узком смысле этого слова чужды поэту. Его любовь разделена. К одиночеству и раздумью о смерти толкает его не любовная мука, а притупленное, приглушенное повседневностью чувство жизни. В созерцании смерти на кладбище поэт ищет и находит оправдание тому обманчивому и мимолетному, что в «кулисах стен» казалось столь скучным и отвратным. Как проникновенно звучит:

Жизнь пролетает точно тень от птицы.Спеши исполнить всё, пока ты жив.

Это стихотворение («В лесу крестов…») о смерти, несмотря на отсутствие в нем трагически вдохновенной антитезы — вообще лучшее в сборнике. Поэт достиг в нем большого мастерства.

Символом примирения является Ева — Ева-женщина, прельстительная и жаждущая плоть, мистически перевоплощенная Евой-женой и матерью. Любовь возносится на степень долга, идеальной обязанности.

Как мало надо нам с тобою, Ева.Без гнева жить и трепетать потом,когда наш дом от крыши до пороганаполнит бога маленького крик —его язык еще невнятный людям,

и позабудем для него мы свой —земной язык, отчаяньем сожженныйи искушенный внутренним огнем.

Для сложных переживаний в большинстве стихов найдены поэтом свои образы — свой язык. Всякое истинное искание в искусстве отдает косноязычием. Для обычных переживаний имеются под рукой готовые штампы, гладкие формы, гладкие слова. Временами тяжелый, перегруженный стиль Гомолицкого свидетельствует о напряженной борьбе поэта с собой и с готовыми образцами.

В книжку Гомолицкого надо вчитаться, она написана не для любителей поэзии, а для любящих ее.

Социальный заказ и тема о смерти

Смерть всюду, всегда, неизменно.Неразлучна с ней жизнь золотая.Смертью дышет небесная твердьИ всё, что живет, что трепещет,

           на заре расцветая…Шелли

В статье г. Бранда «О бунте созидающем», напечатанной в № 90 (20.IV. с. г.) «Молвы», я усмотрел некоторую логическую непоследовательность.

Г. Бранд пишет:

«Нельзя автору указывать, о чем он должен писать и как он должен писать. Нельзя требовать восхваления того, что автору противно, или порицания того, что ему любо.

Социальный заказ выхолащивает искусство, уродует его, делает бледным, потухшим, бесплодным.

Но отрицание окончательное, в корне, социального заказа не влечет за собой закрывания глаз на то обстоятельство, что не всякое талантливое художественное произведение полезно в данное время и служит тому, что для данного народа, вот теперь, сейчас, является вопросом жизни или смерти».

Эти слова г. Бранда вызывают во мне сомнение.

Разве окончательное в корне отрицание социального заказа, не влекущее за собой закрывания глаз, можно назвать окончательным и коренным? Разве в таком подходе к искусству не кроется закрывание глаз на его постулаты, непризнание их в том или ином нюансе, этой подоплеке всякого истинного искусства?

Не замечая этого противоречия, отгораживая свое отношение к искусству от пресловутого метода социального заказа, г. Бранд, согласно вышеприведенной цитате, невольно подводит искусство под его ярмо.