Стихотворения

Но в сущности выбор его уже был сделан. Под кадетским кивером жили неясные мечтания, призвавшие Языкова к сочинению стихов. С 1819 года он начал печататься, свел знакомство с петербургскими поэтами и журналистами. Языкова заметили. Многому научила его и сама литературная эпоха 1820-х годов, давшая молодому Языкову новое понимание природы и целей поэтического искусства.

То было время расцвета русского романтизма, освободившего творческую мысль и поэтический язык от тяжеловесных оков и правил классицизма. Этой свободой и легкостью поэзия романтиков была обязана трем ее родоначальникам и учителям — Карамзину,

Батюшкову и Жуковскому. Батюшков воспитал в поэтах тех лет чувство гармонии и пластики, постоянное стремление к усовершенствованию механизма русского стиха, а Жуковский внес в поэзию романтический порыв к высокому, неземному идеалу, к далекому от трагической действительности миру вечной красоты, нежной мечты и тихого счастья. Карамзин же раскрепостил авторское сознание, сделав личность поэта самоценной, более того, центральной темой лирики. И это было своего рода революцией в поэзии, ибо центр интересов и стремлений поэта переместился в глубь внутреннего мира человека. Поэзия стала служить выявлению личности.

Открытия эти были для молодого Языкова подлинным откровением. Батюшков, Карамзин и Жуковский становятся для него литературными кумирами и учителями, "питомцами вдохновенья". Рядом с их именами появляются вскоре имена Байрона и молодого Пушкина.

Но не только у этих поэтов учился Языков. К гармонии и точности стиха, к пластике и мелодичности поэтов школы Жуковского он хотел прибавить мощь, громозвучность и торжественность "глагола времен", мерность и выпуклость классического стиха. Языков искал силу и обрел ее в "высоком косноязычии" великих русских поэтов XVII столетия, в поэзии "гения-исполина" Ломоносова и в особенности у Гаврилы Романовича Державина, о котором писал:

Твой голос величавыйГремит из рода в родИ вечно не замрет

В устах полночной славы.

В "безумном и мудром" (Радищев) восемнадцатом столетии Языков, вместе с силою стиха, нашел и любовь к возвышенным темам и предметам. С тех пор дарование его, по меткому слову самого поэта, "чувствует в крылах торжественные силы".

Конечно, произошло это не сразу, и уж никак нельзя видеть в молодом Языкове уединенного и целеустремленного творца, работающего для достижения четко определенного идеала. В те годы это был веселый и в то же время очень застенчивый белокурый крепыш, увлеченный не только поэзией, но и делами прозаическими- поступлением в университет. В Петербурге университет в ту пору был разгромлен известным реакционером Руничем, и взоры Языкова обратились к древнему прибалтийскому городу Дерпту (ныне Тарту), где процветал немецкий университет, обладавший вольностями и славившийся знаменитыми именами ученых. Молодой поэт отправился в эти "ливонские Афины", и семь лет, там проведенных, составили эпоху в жизни и поэзии Языкова.

Быт и внешность немецких студентов лучше всего описаны в гениальной сказке Гофмана "Крошка Цахес". Увлекающийся Языков был потрясен этим вечным праздником вольной студенческой республики, длинными волосами, пестрыми куртками, бархатными фуражками корпорантов, дуэлями на рапирах и эспадронах, пьянством и курением крепчайшего табаку, драками с полицией и солдатами. Вокруг поэта быстро составился русский кружок, чему способствовали его беззаботный нрав и редкое в студенческой среде богатство. Вскоре Языков стал заметной личностью в Дерпте, непременным участником всех студенческих празднеств. "В одной рубашке, со стаканом в руке, с разгоревшимися щеками и с блестящими глазами, он был поэтически-прекрасен", — вспоминал товарищ поэта по университету.

Таким и вошел Языков в тогдашнюю русскую поэзию. С его именем стали связывать студенческую поэзию наслаждения и разгула, и в этом была своя правда, ибо "раздолье Вакха и свободы" привлекало поэтически беспечную натуру Языкова. Сам он говорил о той поре:

Молва стихи мои хвалила,Я непритворно верил ей,И поэтическая сила

Огнем могущественным билаИз глубины души моей!

Между тем именно сила и органичность дарования способствовали расцвету многоликой поэзии Языкова. Он был не только лихим гулякой, но и прилежно посещавшим лекции студентом. В Дерпте у поэта составилась и постоянно пополнялась большая библиотека русских и иноязычных книг. Но важнее университетских занятий была внутренняя работа, совершавшаяся в Языкове.

Работа эта заметна уже в самом выборе предметов для поэтического творчества. Языков "в стране чужой не пел чужого", отыскивая для своей музы темы в отечественной истории. Карамзин своей "Историей государства Российского" научил Языкова ценить и петь "гений русской старины торжественный и величавый".