Стихотворения и поэмы

В Курской области за Обояньюесть станция Прохоровка у мелового завода.Мы запомнили это названьелетом сорок третьего года.А лето развернулось на диво,в зелени пашен и перелесков,и стрижи трепещут пугливонад мотоциклом, пролетающим с треском.Дорога боевая пылитсянад гусеницами машин многотонных.Заглядывая в почерневшие лица,солнце поворачивается, как подсолнух…Соль на гимнастерках в июле,травы, обожженные летом, птица,подражавшая пуле,бабочка над лужком многоцветным.Яблоки, поджидавшие сбора,картошка с нового огорода,на кухне — торжество помидора,розового, как лицо у начпрода.А танки всё продвигаются наши.Механики неподступны и строги,и командиры, примостившись у башен,помогают им разобраться в дороге.Легковые идут вереницей,грузовики разгуделись, как пчелы,везут автоматчиков и пехотинцев,в пыли, похожих на мукомолов.«Мессера» пролетают над нами так,что трава становится на колени.Мы теперь видим своими глазами,что фашисты повели наступленье.Солнце боевое восходит,

земля заклубилась в громе и гуле.Вместе с нами в великом походеРоссия дорогая, в июле.Да здравствует бой за правое дело!Дым от брони поднимается горький,солнце запыленное селона белые гусеницы «тридцатьчетверки».«Где-то теперь наш Сережа?» —я о нем вспоминаю частенько.«Может, в засаде где-нибудь тоже,как мы с тобой», — улыбнулся Руденко.Я к пушке подвигаюсь поближеи к люку пропускаю башнёра.Сема выглядывает.«Я вижу!..»— «Видишь?»— «Вижу!»— «Почему же так скоро?»Я в прицеле их бока различаю.Вот они. Вот у нашей засадыдвижутся, грохоча, — ивыстрел опрокинулся рядом.И снова, распарывая воздух,броненосец наш пламенем облизнулся.И еще раз зажигательный, как ракета,к «тигру» оранжевому прикоснулся…«Посмотрите, ребята, теперь не потушат!»— «Ого! И этот задымился, ребята!»И запылали горбатые тушидвух «тигров», раскрашенных в цвет закатаНа Прохоровку непрерывным потокомкатились всё новые фашистские танки —«пантеры» и «тигры».                                        Мы к вечеру толком,

подробно их изучили с изнанки.Встречный танковый бой, как пламя, разроссяземлю поджег, утопил ее в гуле.Стоит за нами в травах и росахродина, расцветая в июле.Третий раз поднимается солнце над полем,враг бросается с отчаянным ревом,а мы всей силой, напряжением волиударом отзываемся новым.Вчера сгорела наша машина.Не стало радиста — бойца Сталинграда.Сегодня на новой, вот у этой лощины,мы ответили, расколов «фердинанда».Мы сидим у машины.                                      На шею, за ворот,муравьи наползают.                                     Затихло..                                                          «Идем-ка„фердинанда“ посмотрим. Удобно распорот…Вот убитый фашист».                                     — «Это ты его, Семка!»— «Нет, это ты, когда он из люкаобливал нас свинцом, сам огнем ошарашен.Возьмем документы, пожалуй.                                                     А ну-канужны они, может, разведчикам нашим.»— «А вот фотокарточка!                                            Девушка в грусти…Стой-ка: Кировоград…                                       Имя русское с краю…»— «Дай-ка мне, — просит он, —                                                  мы ее не упустим!Я найду ее. Дай-ка, — может, узнаю!»

— «Кто?» — спросил я и заглох на вопросе.С трудом разводя побелевшие губы,он имя, знакомое мне, произносит:«Люба?.. Это она!..                                    Фотокарточка Любы..»Он уходит, шатаясь, к убитому в поле.«Руденко! — кричу я. — Не ходи туда, Семка!»Я его догоняю. Он стонет от боли.«Вот измена ее, — говорит он негромко.Он смотрит на фото. —                                       Как лицо мне знакомо!..Что же это, Алеша?» — шепчет он, замирая.«Ты порви это, ты забудь это, Сема!..»В дыме,              в грохоте поле                                        от края до края.День четвертый мы начинаем атакой.Жара поднимается.                                      Расстегнув гимнастерки,мы срослись с нашим мчащимся танком,с грохотом нашей «тридцатьчетверки».И вот            пятнадцатого июля,уползая на передавленных лапах,враг разбитый покатился, ссутулясь,от Прохоровки, направляясь на запад.О, солнце после душного дыма,шаг по направленью к победе!Посевы на нашем поле любимом!«Тридцатьчетверка», на которой мы едем!«Посмотри, — говорю я, — вот поле разгрома!„Тигры“ еще продолжают дымиться,эсэсовцы расположились, как дома,в землю уткнув искаженные лица.

Бельфингеру надо бы бегать за нами,чтобы иметь доказательства в споре, —для наблюдений над арийскими черепамиздесь ему хватит лабораторий».Нехода кричит:                            «Ничего, будет время —вернемся мы к миру, опаленные дымом,и процесс показательный устроим над теми,над теми, кто изменяет любимым!».— «Нас полюбят! Мы красивые, Семка! —говорю я.—                      Научились мы драться!Ведь это наша с тобой работенка!..»Руденко пробует улыбаться.Солнце оседает за полем,растягиваются лиловые тени.Мы «тридцатьчетверку» заправляем газойлем,потом садимся —                                    котелки на колени.Командующий, наблюдая за нами,очки снимает, чтоб глаза отдохнули.Усталыми улыбаясь глазами,выпрямляется на брезентовом стуле.Когда же                   запад затушевывается закатоми восток поворачивается к восходу,он, смирно став перед аппаратом,докладывает о сраженье народу.А мы — по машинам!..                                       Нам лучшей не надокоманды!                  Развернулись мы круто.— «Вперед!» — это лучшая боевая командаи направление боевого маршрута.