Стихотворения и поэмы

Июль неистовствует на исходе.Солнце готово вскипятить водоемы.Воротники расстегивая в походе,по Украине раскаленной идем мы.Пшеница кивает нам колосками,усики по ветру растопырив,и шепчет:                                                       «Посмотрите-ка сами,как я изранена остриями разрывов».Птицы кричат нам:                              «Проходите скорее —видите, некуда нам опуститься».И мы спешим.                           Запылились и загорелинаши похудевшие лица.А ветер, срываясь с прикола,толкает нас с небывалою силой.Дом помахивает вывеской:                                               «Тише. Школа!»И мы уходим, чтоб тишина наступила.

«Спешите!» — нам кричат перелески.«К миру!» — зовет нас пожарища запах.И Лопань в серебряном переплескеповторяет нам:                            «На запад, на запад!»Белгород уже дышит свободно,но бой к нему еще доносится глухо,а теперь мы прорываемся с ходу,сразу — в Золочев и Богодухов.Выстрел наш поднял по тревогефашистов полусонное стадо.«Тигры», зажженные вдоль дорогиогнем подкалиберного снаряда!Самолетами перечеркнуто солнце.В траву бы запрятать обожженные лица,воды холодной зачерпнуть из колодца —и вперед,                       чтобы не дать закрепиться.Пленные потрескавшимися губами«капут» выговаривают пугливо.

Но мертвые, распластавшись рядами,высказываются более красноречиво.Двадцатого августа                                    ночью, взрывами взрытой,немцы в панике бросились,                                               не предвидя отсрочек,по единственной дороге,                                             открытойиз Харькова на Люботин, на Коротич.Наш танковый взвод,                                         получив задачу,мимо Коротича,                              ночью душной и темной,к шоссе прорвался и свиданье назначил,с убегающей немецкой колонной.Пушки, высунув белые жала,так грохотали, что машина взлетала,дорога раскачивалась и визжалав крошеве раздавленного металла.Радисты к пулеметам пристыли

и, прицеливаясь в самую гущу,поворачивая дуло, косилитак, что ноги подкашивались у бегущих.«Стой!» — крикнул Сема, вырываясь из люка.Механик затормозил.                                          Я гляжу удивленно:у разбитой машины, вздымая дрожащие руки,четыре немца стояли перед Семеном.«Возьмем?»— «Зачем они, направляй их вдоль пашни,сами дойдут, тоже — важные лица!»— «Разрешите, я их устрою у башни,может, в штабе какой-нибудь из них                                                                пригодится!..»Мы осторожно продвигаемся снова,машина гусеницами прощупывает воздух.Нехода чудовищным чувством слепогонас приводит до рассвета на отдых.Утром комбат подошел: «Ну и немцы!Где вы взяли таких. Не добились ни слова.

В штаб переправили, стоит к ним приглядеться.Как машина?»— «Всё в порядке, готова».— «На, часы вот,                               нашли после них —                                                               под скамью затолкали.На крышке — прочти-ка —„Буланов“».— «Башнеру отдайте,наверно, у раненого иль убитого нашего взяли,                                                                                шакалы».— «Бери, Руденко, и вспоминай о солдате…»Истомленные травы,                                      замирая от света,встают, выпрямляя онемевшие ножки, узнать,                  как проходим мы средь горячего лета,и аплодируют в крохотные ладошки…Вот и сосны закачались от ветра.В зелени совхозов и парков,от нас на двенадцатом километрезавиднелся ожидающий Харьков.