Стихотворения и поэмы

«Я ничего не подозревала, ни капли.Потом прибежали подруги.                                               И тут-тоо войне я узнала. О том, что напали.Мы все собрались во дворе института.Потом проводили ребят.                                             На вокзалестеснялись других.                                        Не простились мы толком,друг другу чего-то недосказали.Не верили, что расстаемся надолго…»— «Рассказывайте, Тамара…»— «А вскорена окопы уехали всем факультетом.Роем землю и чувствуем — надвигается горе.Гул боев нарастает над небом нагретым.Сначала бомбежки пошли — было жутко!И не успели мы оглядеться,как танки полезли и в промежутках —                                                            мотоциклы.Мы увидели: немцы!Мы в окопы попрыгали тут же.Кто в лес. Попрятались за деревья.Кто за то, чтоб дорогой, — „а то будет хуже“.Мы с Зиной и Тосей — скорее в деревню…»— «А когда, — говорю я, — это было, Тамара?»— «В октябре».Передо мною поплылипервый бой, Вася, скрученный жаром…«Вы о чем?»— «Я припомнил, где мы тогда были».— «Расскажите!»— «Потом», — говорю я несмело.И чувствую, как на щеках загораются пятна.«А мы, понимаете, прошлое дело,идем и ругаемся: „Где же наши ребята?“»Однажды идем мимо дома —открывается дверь. И мы видим, что вышел…«Хальт!» Мы стали. Подошел, как к знакомым,

поклонился.                       Мы стоим и не дышим.«Гутен таг!.. Вы куда?..»                                         Мы в ответ — по-немецки.Он тоже на Харьков.«Подвезу вас, поверьте.»Он — в кабину. Мы — в кузов.                                                   Летят перелески.Зинка шепчет дорогой:                                      «Культурные, черти…»— «А что с ней теперь?»— «Это с кем?»— «С этой Зиной?..»— «Потом расскажу я…                                         На этой трехтонкеприехали в Харьков.                                     И прямо с машиной —во двор незнакомый.Слезают девчонки.Смотрим — тут немцев целое стадо.Один мне в плечо ухитрился вцепиться,я вывернулась —                            и в ворота от гада.Тоська — тоже…»— «А та не бежала от фрица?» —Сема спрашивает, бледнея,и за руку берет ее грубо…«Понимаешь, Тамара, дело не в ней, а..В Кировограде была у него такая же. Люба…»— «Какая „такая же“?» — спрашивает Тома.«Ну, я потом! — говорю. — Продолжайте…»— «Зину сцапал один, привязался до дома,там на суд комсомольский                                                      попал провожатый.Здесь, на Рыбной у нас,                                        за высоким забором,недалеко тут, дома через четыре,немцы гараж устроили скоро.Шофер в ноябре стал у нас на квартире.

Глаза сначала всё прятал под брови,не разговаривал.                           Но однажды, представьте,открыл, что зовут его Павел Петрович,в плен попал…»Сема крикнул: «Предатель!»Я опять усаживаю Семку.«Да, — продолжает Тамара,—                                                  но всё это после,а сначала ухаживал потихоньку,говорил, что не пропаду, что легко с ним.А я всё молчала. Я боялась вначале.Убежать? Но куда? По дороге бы сцапал.А он всё нахальней, словно немец, начальник!Он работал на машине гестапо —вешалка наша в вещах потонула.Откуда он брал их? Грабежом иль обманом?Пальто привез однажды.                                           Толкнуломеня как будто: „Посмотри по карманам“.И вот что нашла я — храню. Это память.Читайте!»Я взял у Тамары листочек.«Товарищи! Что же делают с нами?Прощайте. На расстрел повезут этой ночью.Скажите маме — Полевая, одиннадцать, —что сил больше нет. Я уже не живая.Прощайте, друзья!                                     Ларионова Зина».«Зина!..» — мы задохнулись, вставая…«Убить бы его, но свои не велели:у меня собиралось бюро комитета.Сводки наши на заборах белели,мы расклеивали их до рассвета.Воззвание подготовили к маю…Деньги, гад, приносил: „Не надумала? Мало?Или ждешь комсомольца? Не придет, я же знаю…“Трусит, — видела я и молчала.В мае пошла я для связи в Полтаву,

сделала вид, что на менку, за хлебом.Но дорогой мы попали в облаву —и закрыли от нас родимое небо.Теплушки потащили нас к аду,в Нюрнберг. Там нас тысячи с лишком.Нас продавали, выписывали по наряду.Словом — рабы, как читали мы в книжках.Я и рассказывать не буду про это,просто жить не хотелось на свете…»Харьков спит еще.                                     Пролетела комета.«Умер кто-то», — вспомнил я о примете.«Ты устала, — говорю я, — Тамара?»— «Я-то — нет. Вы с дороги, ребята,давайте чаевничать у самовара.Сколько времени? Спать хотите, а я-то..»— «Нет, — говорю я. — Тамара, чайку бы!»Сема тоже: «Конечно, Тамара».Сами смотрим на Тамарины губы,отраженные в боку самовара.«Если б мог я оградить тебя от удара! —думаю я. —                      Если б Вася был с нами!Не рассказал я…Узнаешь — горю не поддавайся!Если бы перемениться могли бы местами —я остался бы там,                                а вернулся бы Вася!..»«А помните, как мы жили, бывало?Даже сердиться не умели — ведь так же?Родина в нас любовь воспитала,воевать мы и не думали даже.Мы знали: нападать мы не будем,но если затронешь нас — образумишься мигом.Мы на честное слово верили людям,пактам дружбы,                             жалобным книгам!Когда напали вероломно и низко,я увидела, как бьют человека.

По щекам меня отхлестала фашистка,называя рабой                          в середине двадцатого века.Ценою жизни                              до оружия добратьсярешила я.                День наметила.                                               Вскорехозяйка моя шумно встретила братца:фронтовик на побывке, Эгонт Кнорре».— «Эгонт? Постой, ты не ослышалась, Тома?»— «Нет».— «А какой он?»— «Ну, высокого роста.                                        Почему вы спросили?»— «Имя что-то знакомо.Продолжайте. Совпадение просто…»«Эгонт!» — думаю я, и застукало сердце.Я вспоминаю сутуловатую тушу,когда нам к фашистам удалось приглядеться,впервые проникнуть в их преступную душу.Это не он ли был в октябре у сарая?«Эгонт!» — Вася кричал, в лихорадке сгорая…«…Гости от радости били посуду.Эгонт расписывал Брянщину.                                                     Гости просили:„Нам местечко!“                               — „Я своих не забуду!Только рабов для себя оставим в России…“»Три месяца шла,                              и хотела одно я —слиться с отчизной.                                    Неведомой силойвлекло сквозь кордоны на поле родное,слезы хоть выплакать родине милой.Не помню, как вышла из огненной пасти.Я не забуду о тягостном плене!Любимая родина, благослови нас на счастье!Дорога к родине — лучшее из направлений.