Эх, облетает яблоневый цвет!Как жаль, Марина, улетевших лет!Приснилися, привиделись… и скрылись…И черный страх, клыки оскалив, вылез,Накинув панский на спину жупан…Еще не умер Пшемысловский-пан,Как уголь — глаз сверкает ястребиный,Да вот осанка нежная МариныЕго сыночку сердце обожгла…Хоть, правда, тенью перед ним леглаГлухая ночь… и выстрел среди поля…Да пустяки! Марку такая доля,Как видно, суждена… И то сказать:Холоп не только вздумал убежать —Еще грозился, бунтовщик проклятый!Забыты и Дантоны и Мараты,Речей в пивнушке звонкая струна(Добавить надо: всякий раз спьяна),И мировая скорбь уснула что-то,—И Генрих настежь растворил воротаВолне багровой яростных страстей…Марина! Помнить прошлое не смей,Грядущий день тем паче занавешен.Совсем недавно лепестки черешенМарку с тобою устилали путь, —Теперь они… истлели где-нибудь,А твой Марко… Да как забыть мгновеньяЛюбви, слова́ — что ветра дуновенье,И взгляд, и звуки песни молодой,Весь милый образ, смелый и живой,Все дни, от первой до последней встречи?..А тут, как панне поклонившись, речиЗаводит Кутернога без стыда:«Что за беда? Ведь ты же молода.Сумей пред панычем лишь отличиться —И сможешь райской жизнью насладиться…О ком грустишь? О кучере! Ха-ха!А может быть, боишься ты греха?Какой тут грех?.. Запомни, дорогая,Ты из того же теста, что любая,Привычку церемониться откинь,Не ерепенься. Сказано — аминь!Смирись, не прекословь господской воле,Уж раз поймали перепелку в поле —В мешок, и точка! Ясно? И не хнычь.Пойми: тебя приметил сам паныч!Он в городе уже, наверно, с двестиКрасавиц перебрал, скажу по чести,Да и в селе из рук не упускал,Чуть девка побелее и поглаже…А ты ведь — мышь… Да что! Мышонок даже!Возьмись за ум! Послушайся меня!Вот так похнычешь три-четыре дняИ согласишься… Эх! Пустое делоИ говорить с ней… Кукла! Покраснела!Царевна! Королевна! Не пойму,Зачем, господь, ты создал и к чемуКапризных баб да комаров сердитых!»Ушел, — а рассуждений ядовитыхТупое жало в грудь ее вошло.Один лишь раз повеяло теплоМарине в сердце, полное печали.Хоть гайдуки следили, не дремали,Казалось — нет просвета на пути,А все-таки сумел тайком пройти,Поговорить, хоть и за ним глядели,Знаток вина и кухонных изделий,Рассказчик неустанный — дед Наум.Хоть полон сам тяжелых, жгучих дум,Хоть все забыл он присказки смешные,Нашел слова сердечные такие,Каких, казалось, никогда не знал.Не слышала Марина, что шепталЕй старый повар, — только вспоминала…Пред нею снова детство возникало,II дом, и мать, и низенький порог,Подруг на перекрестке говорок,И всё, что снилось, было и забылось…Всплакнула — и улыбкой озарилась.Так позднею осеннею поройВ степи, когда холодный и косойСтруится дождь, колючий, мелкий, жуткий, —Босая и промокшая малюткаЛицом прижмется к матери своейИ плачет, сердце разрывает ей:Всю жизнь бродить им с нищенской сумою!И мать обнимет ласковой рукою,Прижмет дитя к измученной грудиИ шепчет, шепчет ей, — и впередиКак будто солнце вдруг блеснет из тучи…А что в словах? Ну, чем они могучи?Бессвязный, жалкий лепет невпопад.Что в голосе, где горести дрожат?Что в нежной ласке рук ее таится?Так ветерок над травами промчится,Остудит, обласкает, колыхнет —И зелень поднимается, растетИ видит: в высоте испепеленнойДвиженье тучи темной, окрыленной,Она всё ближе — гостем дорогимС собою жизнь приносит всем живым.