Стихотворения и поэмы

Семнадцать лет прошло за годом год.Иные времена, иной народпришли к нам в Умань для хороших дел,и лишь овраг насупленно глядел,отшельник старый, хмурый нелюдим,дичился и упрямился один.Бурьян стал непролазным, и вьюноктянулся вверх и оплетал что мог,пырей старел, крепчали сорняки,и грязь ползла с откосов на пески,стирались тропки — редкий пешеход,по ним поднявшись, напрямик пройдетк кустарнику, который густ и рыж,наверх, к домам под ржавой жестью крыш.А я, мальчишка, шел, замедлив шаг,в библиотеку через тот овраг,шел мимо дома, через старый сад,где — кто же знал? — семнадцать лет назад,от взгляда постороннего таясь,шла женщина с корзиной через грязь.Рассеянно шагал я напрямки,небрежно мял полыни стебельки,в бурьяне брел, лохматом и седом,и все восторги были далеки,и даже мысли не было о том,что скоро всё известно станет мнео том овраге и о том плетнеи тайну мне откроет старый дом.Я приходил в библиотечный дом,который был до мелочей знаком.Сквозь толщу стен не слышен шум людской.

И от меня совсем невдалекебиблиотекарша с пером в руке…Всё чаще далекие годы, как сполох,меня озаряют, и вижу я снова:она среди синего сумрака полок,вся в черном, подтянута, белоголова.Нет, я не забыл и вовек не забудунаставницу юных порывов моих,причастную вечному светлому чуду,безмерному чуду — владычеству книг.Та большевичка старая,             та книголюбка строгаямиры мне открыла, которые             светом в меня вошли,и каждая книжная полка             отважной была дорогою,вела в человечьи судьбы,             во времена земли.Я в Умани с Гонтою слезы             на пепел ронял кровавый,и Пушкин и Лермонтов сердцем             влюбленным владели моим,с Толстым на валу стоял я,             гордясь севастопольской славой,и вместе с Сенкевичем смело             входил в императорский Рим.Шекспировской ночи лукавой             причудливое мерцанье,прекрасные, страшные, старые             химеры Гюго над толпой,Некрасова стон бесконечный,

             Ивана Франко прорицанья —восторг, и страданье, и муки,             завещанные творцами!О, первого жгучего чтенья,             о, юного чтенья запой!«Оксана Петровна», — сказал я,             к столу подойдя несмело.(Стол монументом высился,             грузным, массивным, старым.)«Ты поздно приходишь, мальчик.             Видишь, уже стемнело.Где ты живешь?» — «На Дворянской.             Знаете, там, за яром…»             — «Знаю, — сказала. — Знаю.             Даже прекрасно знаю.Помню дома над яром,             помню крутые откосы…»Тут она замолчала.             Тихо стоял я с краю,чувствуя, что некстати             будут любые вопросы.Осенний медленный вечер             вливался в старые стены,она над столом склонилась,             и руки ее ворошилигазеты, журналы, книги,             агитки для клубной сцены,плакаты политуправленья,             яркие и большие.И вот она книжку достала,             и, положив предо мною,

так светло улыбнулась,             так просияла она.«Только сейчас получила,             хоть вышла еще весною,его пятидесятилетию             книга посвящена.Возьми. Прочитай. Подумай.             Пойми молодой душою,с каким человеком вместе             нам жить и творить дано.Прочти, как он дорог людям.             С какою любовью большоюо нем говорят и пишут.             А я его знаю давно…»О, как распахнулся настежь,             предстал светоносным днемтот мир, не разгаданный мною,             явивший мне облик свой,как он засиял, заискрился             далеких событий огнем —горенье, решимость и подвиг             эпохи предгрозовой.Тревоги, угроза провала,             доставка бумаги и краски,завернутый в старые тряпки,             тяжелый, опасный свинец,дорога тайком, стороною,             чтоб груз пронести без опаскии яром, пугающе темным,             до дому дойти наконец;бессонница, напряженье,

             но преданность безусловна,но труд осторожный длится,             но вера крепнет в тиши.Я понял огонь, которым             горела Оксана Петровна,и, скрытые, стали видны мне             глубины ее души.Усталостью мечено было лицо,             шаги тяжелы и небыстры,и медленно двигались руки ее —             подпольной наборщицы «Искры».Я понял, что искра горит и теперь,             и вдруг я увидел впервыедуши молодой светоносную суть,             зори ее огневые.Я не забыл. Я забыть не могу.Времени легкий сдвиг —я снова в былом.Задумчивый дом,шепот открытых книг,встреча с великими, их голоса,полки, стоящие ровно…Многое мне даровали года:было и счастье, была и беда,но и теперь,                и теперь,                                как тогда,вечно живая, прямо в глазасмотрит Оксана Петровна.1972Перевод Д. Самойлова