Он еще гудит по-прежнему,Он не может перестать гудеть,Пока над улицами снежнымиДо конца не разбросает медь.И сейчас воскресным часомОн колышется надо мной,Умирающим, разбитым басомРазговаривая с тишиной.Мне близка его седая немочьИ его беспомощный призыв.Умерли его товарищи и немы,Только он один остался жив.Этот звон меня уснуть не пуститОттого, что детством нездоров;Слышал я в синагогальной грустиДрожание колоколов.Мне казалось: за поворотомОт одной к другой звездеОпирается на дряхлую субботуНаступающий воскресный день.Потому-то мне понятны эти звуки,Что старик над городом сочит,Будто кто-то спрятал эту мукуИ ушел и потерял ключи.И я чувствую: встревожен,Медной грудью судорожно вздохнув,Незаметно для прохожихУмирает колокол вверху.1924
29. ДВОЕ
Они улеглись у костра своего,Бессильно раскинув тела,И пуля, пройдя сквозь висок одного,В затылок другому вошла.Их руки, обнявшие пулемет,Который они стерегли,Ни вьюга, ни снег, превратившийся в лед,Никак оторвать не могли.Тогда к мертвецам подошел офицерИ грубо их за руки взял,Он, взглядом своим проверяя прицел,Отдать пулемет приказал.Но мертвые лица не сводит испуг,И радость уснула на них…И холодно стало третьему вдругОт жуткого счастья двоих.1924
30. КОЛЬКА
В екатеринославских степях,Где трава, где просторов разбросано столько,Мы поймали махновца Кольку,И, чтоб город увидели чтоб знали поля,Мне приказано было его расстрелять.Двинулись…Он — весел и пьян,Я — чеканным шагом сзади…Солнце, уставшее за день,Будто убито, сочилось огнями дымящихся ран.Пришли…Я прижал осторожно курок,И Колька, без слова, без звука,Протянул на прощанье мне руку.Пять пальцев,Пять рвущихся к жизни дорог…Колька, Колька… Где моя злоба?Я не выстрелил, и мы ушли назад:Этот паренек, должно быть,При рожденье вытянул туза,Мы ушли и долгий отдыхПровожали налегкеВозле Брянского заводаВ незнакомом кабаке,И друг друга с дружбой новойПоздравляли на заре,Он забыл, что он — махновец,Я забыл, что я — еврей.1924