Стихотворения и поэмы

2. «Поздно, почти на самой заре…»

Поздно, почти на самой заре,Пришел, разделся, лег.Вдруг у самых моих дверейРаздался стук ног.Дверь отворилась под чьим-то ключом,Мрак и опять тишина…Я очутился с кем-то вдвоем,С кем — я не знал.Кто-то сел на мой стул,Тихий, как мертвец,И только слышен был стукНаших двух сердец.Потом, чтобы рассеять тишь,Он зажег свет…«Миша, — спросил он, — ты не спишь?»— «Генрих, — сказал я, — нет!»Старого Гейне добрый взглядУставился на меня…— Милый Генрих! Как я рад

Тебя наконец обнять!Я тебя каждый день читалВот уже сколько лет…Откуда ты? Какой вокзалТебе продал билет?«Не надо спрашивать мертвецов,Откуда они пришли.Не всё ли равно, в конце концов,Для жителей земли?Сейчас к тебе с Тверской иду,Прошел переулком, как вор.Там Маяковский, будто в бреду,С Пушкиным вел разговор.Я поздоровался. Он теперь —Самый лучший поэт.В поэтической толпеВыше его нет.Всюду проникли и растутКорни его дум,Но поедает его листвуГусеница Гум-Гум.

Я оставил их. Я искалТебя средь фонарей.Спустился вниз. Москва-рекаТиха, как старый Рейн.Я испустил тяжелый вздохИ шлялся часа три,Пока не наткнулся на твой порог,Здесь, на Покровке, 3.……………………………Ах, я знаю: удивлен ты —Как в разрушенной могилеНа твоем я слышал фронтеЭти скучные фамилии.Невозможное возможно —Нынче век у нас хороший.Ночью мертвых осторожноБудят ваши книгоноши.Всем им книжечек примерноПо пяти дают на брата,Ведь дела идут не скверно

В литотделе Госиздата.Там по залам скорбным часомБродят тощие мужчиныИ поют, смотря на кассу,О заводах, о машинах…Износившуюся темуКрасно выкрасив опять,Под написанной поэмойСтавят круглую печать.Вы стоите в ожиданье,Ваш тяжелый путь лишь начат…Ах, мой друг! От состраданьяЯ и сам сейчас заплачу.Мне не скажут: перестаньте!Мне ведь можно — для людейЯ лишь умерший романтик,Не печатаюсь нигде…Ты лежи в своей кроватиИ не слушай вздор мой разный.Я ведь, в сущности, писательОчень мелкобуржуазный.

В разговорах мало толку,Громче песни, тише ропот.Я скажу, как комсомолка:Будь здоров, мне надо топать!»Гейне поднялся и зевнул,Устало сомкнув глаза,Потом нерешительно просьбу однуНа ухо мне сказал…(Ту просьбу, что Гейне доныне таит,Я вам передать хотел,Но здесь мой редактор, собрав аппетит,Четыре строки съел).«Ну, а теперь прощай, мой друг,До гробовой доски!»Я ощутил на пальцах рукХолод его руки.Долго гудел в рассветной мглеГул его шагов…Проснулся. Лежат у меня на столеГейне — шесть томов.1924–1925

36. РАБФАКОВКЕ