Стихотворения. Рассказы. Малостранские повести

Домохозяин спрашивает, играю ли я на каком-нибудь музыкальном инструменте, и при этом наступает мне на ногу.

– Нет,- сердито говорю я, но мне тотчас становится жалко его, и я добавляю: – Вы, наверное, часто ходите в оперу?

– Совсем не хожу. Это не для меня. Я правым ухом слышу на полтона выше, чем левым, куда уж мне в оперу.

Странный человек! Ежедневно теряет память и слышит одним ухом на полтона выше, чем другим!

– Я охотнее сам сижу дома за пианино и работаю,- продолжает он.

– Сочиняете музыку?

– Больше не сочиняю. Теперь я уже несколько лет занят исправлением Моцарта. Когда работа будет готова, услышите, как звучит Моцарт! – И он плюет прямо на ботинок Провазника. Тот вытирает ботинок о траву и замечает:

– Я тоже давно не хожу в оперу. Если и соберусь, то только на «Марту».

– Домохозяин взял меня за руку и отвел в сторону. Он хочет что-то сказать, но никак ис может начать и лишь издает звук «с-с-с-с-с», словно пар, выходящий из котла. Мы три раза обошли садик кругом, а оп все шипел, пока наконец не разразился фразой: «Капуста пе содержит фосфора». Он, стало быть, еще и заикается. Потом он дал мне еще одну записочку о больном горле.

Затем меня отвел в сторону живописец и спросил, заметил ли я, как он хлопал Провазника по спине. Если Провазник будет когда-нибудь раздражать меня, мне следует вот так же слегка похлопать его по спине, и он тотчас угомонится. Дрянной, мол, человек этот Провазник.

Провазник тоже не замедлил отвести меня в сторону. Каково мое мнение насчет того, чтобы основать компанию для сооружения островов на Влтаве? И он торжествующе поглядел на меня. Я сказал, что это блестящая мысль.

– Вот видите! А таких идей у меня много. Но человечество еще не созрело для них. С балбесами, что гуляют вон там, я бы вообще не стал об этом разговаривать.

– Теперь мы могли бы сыграть в шестерку,- пристает живописец.

Ладно, поиграем часок. Карты живописец держит здесь же, в беседке, в ящике стола. Мы садимся за столик и делимся на две партии: я с домовладельцем и живописец с Провазником.

Хороша игра! Домовладелец даже при последней сдаче спрашивает, каковы козыри, никогда не знает, чем я пошел, и не ходит мне в масть. Ручаюсь, что у него есть фигуры, но он не объявляет ни одной. Когда я у него что-нибудь спрашиваю, он только подает мне через стол свою записочку. Ясно, что Провазник и живописец выигрывают и от радости ржут, как лошади. Я вижу, что мне остается только сбрасывать карты и платить крейцеры. Отилия платит за папашу, потому что, если бы рассчитывался он сам, мы бы до сих пор не закончили ни одной партии: он все время уверяет, что уже заплатил, и при этом жмет мне под столом ногу. Я убираю ноги под стул и развлекаюсь, наблюдая, как он лихорадочно шарит ногой под столом, ища, на что бы наступить.

Потом он вдруг напускается на меня за то, что я плохо играю: я, мол, не подбросил ему короля к пиковому тузу. Между тем пики вообще еще не выходили, а пиковый туз у меня на руках! Домохозяин продолжает шуметь, голос его звучит, как тромбон,- а в кармане у меня дюжина его записочек о том, что он не может говорить громко! Отилия умоляюще и печально смотрит на меня… ну ладно, я понимаю ее и молчу.

Я играл меньше часа и проиграл шестьдесят с лишним крейцеров.

Домохозяин ушел с Отилией домой, потому что вечерняя прохлада «вредит его горлу». Провазник тоже уходит. Служанка живописца приносит ему и жене ужин. Я прошу ее принести мне из трактира какое-нибудь горячее блюдо и пиво.

Я ем, а живописец развлекает меня, рассказывая, что его талант никогда не находил заслуженного признания. Из Академии его попросили еще до конца полного курса. Это потому, что он рисовал лучше самих профессоров…

Я опять сижу дома, и голова у меня идет кругом.

Никогда больше не оставлю окно открытым на ночь, какая бы ни стояла жара! В третьем часу ночи у живописца был скандал. Солировала Августиха, голос у нее такой, что им бревна пилить можно. Я понял, в чем там дело: живописец пришел домой в нетрезвом виде. Он сам это понимал и, войдя в комнату, боялся разбить что-нибудь, поэтому оперся о дверь и стал ждать, пока рассветет. Разумеется, он уснул и с грохотом упал.

Попутно выяснилось, почему я не слышу соловья: он начал свои трели поздно, после полуночи. Наверное, он тоже только тогда вернулся из трактира…

Увидав домохозяина с дочерью в саду, я спустился впиз, чтобы поговорить с ним, пока он в твердой памяти. К сожалению, там же оказался Провазник, которого я не заметил в окно.

Домохозяин сидел за пианино.

– Погодите, пан доктор Крумловский, я сыграю вам. одну из своих старых композиций, которая называется «Песня без слов».

И он заиграл. Это было неплохо, насколько я понимаю музыку. Он играл мастерски и с чувством, несмотря на расстроенный инструмент. Я зааплодировал.

– А как вам понравилось, пан Провазник?

– Мне больше всего нравится «Марта», но и ваша песопкц хороша… прямо хоть выкидывай! Слушайте, а не можете ли вы сочинить песенку, которая помогала бы против клопов? Я бы ее воо время пел, а то от них покоя нет.