Стихотворения. Рассказы. Малостранские повести

Пусть выступит Сочельник – в одних местах это день, полный ярмарочного шума, день необыкновенно пышных храмовых праздников, день взаимных неожиданных сюрпризов,- в деревне же это картина не только нашей скромной деревенской жизни, но и драгоценного семейного счастья. Когда после дня, прошедшего в обычной суете, наступает тихий вечер, люди ходят на цыпочках, бесшумно, собираются в комнате и садятся за стол, довольствуясь грибной похлебкой, кашей с маслом, оладьями, распаренными сухими фруктами; потом все усаживаются в кружок потеснее и рассказывают всевозможные диковинные истории о былых временах, о чужих землях, о том, как родился Спаситель и как в святую ночь небо вдруг озарилось, засияв, как днем, как запели ангелы и бедняки поспешили в Вифлеем и первые поклонились искупителю, узнав раньше всех, что спасение человечества – в равенстве всех людей,- и когда затем всем слушателям и рассказчикам кажется, что свет спасения действительно засиял над ними, они встают, крестятся и все идут встречать утреннюю звезду, новый день!…

Пусть выступит Вторник масленичной недели, сопровождаемый музыкой и песнями, от которых глаза загораются весельем, ноги сами начинают приплясывать, сердце скачет, а с губ срываются ликующие возгласы. Пусть выступит в состязании с ним день Первого апреля, шаловливый обманщик, с прибаутками и замысловатыми проказами, под звуки бубенчиков и насмешливых свистулек.

Пусть выступит день Первого мая, увенчанный свежей зеленью барвинка. С благоухающими ландышами в волосах. С соловьиной песнью на трепетных губах. Со жгучей искрой любви в страстном взоре.

Тысячи поэтов уже воспели его. Миллиардам человеческих сердец он помог быстрее биться от счастья. Но я, пожалуй, не знаю, что конкретного сумел бы он сказать в свою пользу. Ему, правда, принадлежит обширное царство красоты и любви, но он вершит свои дела тайно, в тихой лесной чаще, внутри пробуждающихся почек, в раскрывающихся сердцах. Он не любит шума, он не создан для блестящего общества, для публичного веселья; он существует для нежных взглядов, которыми обмениваются только двое, для шепота, который сладостен только двоим!

И действительно – конечно, случайно – подлинная медлительная история человечества доныне почти не останавливалась у этого дня, у Первого мая. Почти – до самого последнего времени! До Первого мая 1851 года, когда открылась первая Всемирная выставка, которая сразу я^е объединила разные народы в единый хоровод.

И не прошло еще и сорока лет, как наступило Первое мая 1890 года. Право, те, кто дождались его, дожили до самого памятного Первого мая в человеческой истории. Может быть, даже до самого памятного дня в истории человечества вообще!

Спокойной, железной поступью, сомкнув ряды, Первого мая 1890 года шли батальоны рабочих, несчетные, необозримые, вступая в строй борцов за права человека, чтобы всегда, так же, как в этот день, идти вперед вместе с нами к величественной цели человечества, так же убежденно, преодолевая те же трудности, с такой же радостью.

Это было могучее шествие, неодолимое, как океанский прилив. Кто присмотрелся в этот день к народным массам, тот поймет, что может значить «примитивная сила», движимая нравственной, духовной идеей.

Особенный день! Удивительное настроение! Не страх,- нет, мне даже не пришла в голову такая возможность,- но такое странное ожидание чего-то неопределенного, совершенно неизвестного охватило все мое существо. Ощущение не из приятных. Мне помнятся только два случая в моей жизни, хотя их никак нельзя сравнивать с сегодняшним, третьим, когда у меня было подобное ощущение ожидания «чего-то неопределенного, неизвестного». В первый раз – в 1848 году, в те часы, когда бомбардировали Прагу; тогда это ощущение пробуждалось и удерживалось между отдельными выстрелами мортир. И во второй раз – в 1866 году, в то утро, когда пруссаки приближались к Праге.

Особенный день! Такой тихий, гнетущий, «помертвевший». Улицы выглядят необычно. Ни единой нахальной шапочки буршей. Ни единого экипажа, никаких дрожек. Ни одного барина. Ни одной дамы. Только те, кто вышел на улицу по необходимости, а среди них и мы, кого бедный рабочий люд ошибочно причисляет к «господам», а настоящие господа – по праву к «рабочим».

Неожиданно толпы людей повалили от Прашной браны: рабочие возвращались с митинга в Карлине на митинг в Праге.

Я намеренно пошел навстречу этому потоку.

Красные значки, красные галстуки… Молнией блеснуло в мозгу воспоминание о Коммуне, о красных знаменах анархистов!

Впервые я увидел на груди у людей этот густо-красный цвет мирового социалистического движения. Я затрепетал.

Удивителвно, как удивителвно! Те же цвета – черный на темно-красном фоне – когда-то развевались над гуситами, борцами за свободу совести,- теперь эти цвета развеваются над борцами за полное гражданское равенство!