Стихотворения. Зори. Пьесы

Марко. И этим я горжусь… И если я борюсь сейчас с тобою, то и с самим собою я борюсь. Когда бы ты мне уступил мгновенно, я бы тебя, о сын мой, разлюбил…

Гвидо. О да, ты мой отец, и вслед за мною ты тоже предпочтешь позору смерть. Я отвергаю гнусное условье, и ты, вернувшись в лагерь флорентийцев, страданий чашу осуши до дна…

Марко. Сын мой, не обо мне идет речь. Я – никому не нужный старик, и жить мне все равно осталось недолго… Мне нет смысла бороться с закоренелым моим безрассудством, вершины мудрости мне все равно уже не достигнуть… Зачем я должен идти к флорентийцам – ото для меня так и останется непостижимым… В моем старом теле живет молодая душа. Время благоразумия от меня еще далеко… И я горюю о том, что силы прошлого препятствуют мне безрассудное мое обещанье нарушить…

Гвидо. Я последую твоему примеру.

Марко. Что ты хочешь этим сказать?…

Гвидо. Я поступлю так же, как ты, и я останусь верен тем силам прошлого, которые ты теперь презираешь, но которые, к счастью, еще имеют власть над тобой…

Марко. Когда речь идет о других, они всякую власть надо мною теряют. И если, дабы просветить твою душу, мне должно пожертвовать моим жалким старческим честным словом, то я не сдержу своего обещанья. Как хочешь, но я туда не пойду…

Гвидо. Довольно, отец! Иначе у меня с языка сорвутся слова, которые сын не вправе бросать отцу, даже если отец сбился с прямого пути…

Марко.

Сын мой, произнеси любые слова, какие только в сердце твоем рождает негодованье! Я приму их за выражение истинной скорби… Что бы ты мне ни сказал, я тебя не разлюблю… Но место проклятий, которые ты станешь сейчас изрыгать на меня, пусть заступят в твоей душе благоразумие и состраданье!…

Гвидо. Довольно! Я не хочу больше слушать. Ты только подумай, ты только представь себе, на что ты меня толкаешь. Это тебе изменил твой высокий и благородный разум; страх смерти помрачил твою мудрость. Я же смотрю в лицо смерти спокойно. Я помню те уроки отваги, которые успел ты мне преподать в то самое время, когда тебя еще не согнули ни годы, ни бесплодная книжная мудрость… Мы здесь одни. Мои два лейтенанта и я – твоей мы слабости минутной не разгласим. И тайна эта с нами умрет. А наша смерть не за горами. Итак, нам предстоит последний бой…

Марко. Нет, мой сын, это не слабость. Годы и бесполезные книги открыли мне, что всякая человеческая жизнь драгоценна. Ты чтишь только один род отваги, и ты полагаешь, что я эту отвагу утратил, но во мне живет иная отвага, правда, не такая блестящая и не столь прославленная, ибо она меньше зла причиняет, а люди преклоняются лишь перед тем, что приносит им горе… Она-то мне и поможет исполнить свой долг до конца.

Гвидо. Как – до конца?

Марко. Неудачно мной начатое я хочу завершить. Ты – один из моих судей, но не единственный, и все те, чья решается участь сейчас, вправе знать свой удел, вправе знать, от чего их спасенье зависит…

Гвидо. Я не совсем понимаю тебя. По крайней мере, мне хочется думать, что я не так тебя понял… Ты говоришь…

Марко. Я говорю, что выйду к народу и объявлю, в чем состоит предложение Принчивалле и что ты отказался его принять.

Гвидо. Хорошо. На сей раз я понял. Мне жаль, что этот бесполезный разговор так далеко нас завел. И еще я жалею, что из-за твоего ослепления я вынужден не пощадить твой возраст. Но долг сына – защитить заблудшего отца даже от него самого. Как бы то ни было, пока Пиза еще не разрушена, я ее повелитель и страж ее чести. Борсо и Торелло, вашим заботам я поручаю моего отца. Вы будете за пим смотреть, пока па него не найдет просветление. Итак, отец, все это между нами. Мы не проговоримся. Я тебя от всей души прощаю. Но и ты в свой смертный час простишь меня, конечно: ты вспомнишь, что меня ты воспитал бесстрашным, мужественным человеком.

Марко. О, я тебя уже сейчас прощаю! Я так же поступил бы, как и ты. Ты властен у меня отнять свободу, но мысль мою тебе не заточить! Теперь никто не заглушит мой голос!

Гвидо.

Что это значит?

Марко. То, что в эту самую минуту синьория обсуждает предложение Принчивалле.

Гвидо. Как? Синьория?… Кто же ей сказал?…

Марко. Я ей сказал сперва, потом тебе…

Гвидо. О, неужели смерти страх и старость твой ясный ум навеки помрачили? Ужель твоя душа так очерствела, что всю мою любовь, восторг, блаженство, одежды нашей брачной чистоту согласен ты предать в чужие руки? И руки эти примутся спокойно все взвешивать и измерять, как будто они в лавчонках взвешивают соль!… Не может быть!… Тогда лишь я поверю, когда воочию увижу срам… Когда же я во всем удостоверюсь, взгляну я на тебя, о мой отец, которого я некогда любил, которого, казалось мне, я знал, которому я тщился подражать… И я взгляну с таким же омерзеньем, как на того распутного злодея, который хочет окунуть нас в грязь…