Стикс

Ничего не ответил, зашагал прочь. Сначала в прокуратуру. Надо как-то пережить этот день. Состряпать новое постановление на задержание гражданина Сидорчука Ильи Михайловича, теперь уже по подозрению в убийстве, подписать его у заместителя прокурора. Сказать, чтобы объявили в розыск, тем более что нарушил подписку о невыезде: подался в бега. Пусть фотографии по городу расклеят, дадут информацию на телевидение. «Разыскивается особо опасный преступник. Приметы: рост…»

Хана тебе, гражданин Сидорчук. И очень кстати он вспомнил, что там, где заканчивается городской парк, начинается Нахаловка. А дом свой Илья Сидорчук строит как раз около двух лет.

Ночь

Антициклон, с месяц неподвижно висевший над Центральным районом европейской территории страны, уходил на восток. Уходил бурно, стремительно вытесняемый грозовыми фронтами. Фронты эти надвигались со всех сторон. Черные тучи, словно дым от гигантского костра, весь день клубились в небе. Гроза собралась только к ночи, но какая гроза!

После такой жары весь воздух, казалось, высох до состояния сухого пороха, и теперь от малейшего электрического разряда, словно от огонька спички, взрывался с оглушительным треском. И когда Зоя погасила в спальне свет, там не стало темно: молния сверкала почти беспрерывно, и так ярко, словно фейерверк на карнавальном шествии. Только было не весело, а страшно.

— Господи, господи! — Зоя испуганно зажимала ладошкой рот при каждом таком сполохе и громко охала: — А как же там в деревне?

Он тоже переживал за детей, но надеялся, что обойдется. На крыше громоотвод, да и само возгорание дома от молнии вещь довольно редкая. Обойдется. Он, как и Зоя, не мог уснуть, лежал, вздрагивая от каждой вспышки.

Это напоминало то, что творилось у него в голове. Иногда даже в такт. Вспышка — и какое-нибудь яркое воспоминание. Только страх мешал сосредоточиться. Вспышка, короткий, ослепительный свет, и глухой ужас.

— Господи, господи!

Вечером он был на стоянке, сидел в черном «Мерседесе». После разговора с Русланом чувство гордости куда-то ушло. Теперь он думал об этом с ужасом: моя машина. И с не меньшим ужасом: мои деньги. Все это взялось из какого-то кошмара. Он чувствовал, что и машина и деньги — это две болевые точки, давить на которые — значит причинять себе невыносимые страдания. Он совершил что-то бесчестное. Ужасное и бесчестное. И хотел это исправить, когда шел к Москве.

Деньги. Что делать с деньгами? Они по-прежнему лежали в коробке из-под торта «Полет». Отдать Зое? Нет, нельзя. Это плохие деньги. Он мучается сейчас через них, а значит, и она будет мучиться. Нет, пусть все остается, как есть. Он только возьмет пистолет из этой машины. Вернее, уже взял. Черт, как же все перепуталось в голове! Не мозги — каша. Одна только ясность: надо непременно уничтожить Сидорчука.

Кто такой Иван Саранский? Ведь это его машина. Как, каким путем получил ее следователь Мукаев? И снова боль, потому что связано с этим что-то гадкое и злое. Почему так похожи эти два человека?

«Это ваше лицо. Вы с ним родились…» А он? Он с ним родился? Должно быть, так. Мама, мама, что же с тобой случилось? Ведь ты так искренне все рассказываешь, так клянешься! Ты похоронила его своими руками, своего сына, мальчика-близнеца, которого не ждали, который был бы вам всем обузой. Одной можно вырастить одного ребенка. И то будет трудно, очень трудно. Тебя можно понять, мама, тебе было только семнадцать лет. Зачем тебе двойня? Родители еще очень молодые, им далеко до пенсии, работать и работать, да и деньги нужны. Очень нужны деньги. Один выздоравливает, другой заболевает, один засыпает, другой бодрствует, нужны два комплекта пеленок, белья для грудничков, батарея бутылочек с детским питанием, огромная дорогая коляска. Кто тебя осудит?

Что же произошло? Она была так искренна, когда клялась! Бывают и случайности. Бывают. Но не в этой истории. Такое красивое его лицо. Природа два раза отразила с любовью один и тот же лик.

Так чья же теперь эта машина? Никто не скажет, только он сам. Потому что остался теперь один. Труп, найденный в Горетовке, опознать невозможно, но он-то знает, кто убитый! Еще там, в лесу, знал, когда шел по раскаленной земле, словно вывернутой наизнанку.

Вылез из машины, запер дверцу.

— Так никуда и не поедете? — удивился охранник.

— Нет. В другой раз.

Дал еще денег на всякий случай. И теперь эта страшная ночь. Кажется, задремал, хотя сполохи по-прежнему тревожат. Даже во сне: вспышка, грохот, краткая пауза, потом еще одна и почти без перерыва еще…

— Ваня!

— Да? Что?

— Телефон, Ваня!

Звонит мобильник следователя Мукаева. Сюрприз. Хватает его со стола:

— Да! Слушаю!

— Следователь Мукаев?

— Да!

— Это Сидорчук. Илья Сидорчук.

— Си… А… откуда? Номер откуда узнали?

Сдавленный и какой-то жалкий смешок:

— Хе-хе… Откуда… Когда в ресторане сидели, записал. Правда, не знал тогда, что со следователем пью. Думал — с другом детства. Поговорить бы нам.

— Пого… Вы где, Сидорчук?

— Дома. В Горетовке. Маманю хотел повидать. А вы что, в розыск меня объявили?