Стиляги. Как это было

Соседка, склонившись к замочной скважине, подозрительно прислушивалась к тишине за дверью.

На улице давно стемнело, только луна светила в комнату сквозь пыльное окно.

– Полли… Можно я тебя спрошу?..

– Для тебя это так важно? – Она, видимо, ждала этого вопроса.

Мэлс пожал плечами.

– Нет, какие же вы, мужики, собственники! – капризно толкнула его Польза. – Тебе мало, что я здесь с тобой, мало, что тебя любят. Нет, ему надо, чтобы я всю жизнь до этого сидела, как царевна Несмеяна, – изобразила она, – плакала и ждала, когда же я его, единственного, встречу! Я же тебя ни о чем не спрашиваю!

Она перевернулась и оперлась на локти, подняв острые лопатки. Помолчала, не глядя на него.

– Да, у меня был один человек, – наконец сказала она. – Его звали Майк.

– А, из наших? – с невольным разочарованием спросил он.

– Нет, – усмехнулась Полли. – Действительно Майк. Американец.

Мэлс изумленно уставился на нее. Полли взяла подвешенного на шее на простом шнурке деревянного человечка, поднесла к лицу, повертела, рассматривая.

– Даже фамилию не знаю. В голову не пришло спросить… До сих пор не понимаю, как топтуны его упустили. Он шел по Садовому, махал картой и пытался остановить хоть кого-нибудь, узнать, где он находится. А люди разбегались от него. Представляешь картину – идет по центру Москвы американский шпион с картой!.. Вот так мы и встретились…

– Ты его любила?

– Мы один вечер были вместе… Нет, это совсем другое. Я не смогу тебе объяснить… – Польза повернулась к нему. – Понимаешь… вот прилетел человек с другой планеты на несколько часов, и столько надо успеть спросить про них, и столько рассказать про нас, а минуты тикают, тикают, и топтуны под окнами рыщут, и скоро обратная ракета, а оказывается – как странно – они такие же люди, как мы, у них такая же кожа, если коснуться, и чувствуют так же, как мы, и оба знаем, что ни-ког-да больше не увидимся, потому что никогда я не смогу полететь на ту планету, а он сюда…

Она умолкла.

– Ты это хотел услышать? – изменившимся вдруг голосом сказала она. – Доволен? А теперь спроси, как же я могла отдать классовому врагу самое дорогое, что есть у советской девушки? Ну, спроси! – приподнялась она. – А я тебе отвечу!

– Не надо, – Мэлс удержал ее и обнял.

Мэлс, привалившись спиной к стене в коридоре, нога за ногу, сунув руки в мелкие карманы дудочек, через открытую дверь спортзала наблюдал, как физкультурники в широких сатиновых шароварах и майках карабкаются друг на друга, выстраивая пирамиду. Аккомпаниаторша в толстых мутных очках, поглядывая через плечо, долбила на пианино одну и ту же ритмическую фразу, с каждым этажом через паузу повышая ее на полтона. Наконец самые худенькие парень и девушка залезли наверх.

– Ап! – хором крикнули они, вытащили сзади из трусов и подняли над головой картонные серп и молот.

– Костя, держи! – командовал физрук. – Лица одухотвореннее!

Трясущийся от напряжения, потный толстяк в основании пирамиды попытался изобразить одухотворенное лицо. Колени его подогнулись, физкультурники посыпались вниз, и пирамида с грохотом развалилась.

– Комсомолец Бирюков! – выглянула девушка из двери напротив. – Войдите!

Мэлс переминался с ноги на ногу в аудитории. С одной стороны теснились плечом к плечу сокурсники на поднимающихся амфитеатром к потолку скамьях, с другой восседал за длинным столом президиум. На доске крупно написано было “1. Персональное дело тов. Бирюкова М. 2. Разное”. За кафедрой стояла Катя.

– Он жил среди нас! – гневно говорила она, указывая на Мэлса. – Наш товарищ, активист, отличник, бригадмилец, спортсмен – комсомолец Мэлс Бирюков! Но оказалось, что это была всего лишь маска, под которой он умело маскировался до поры до времени! Это мы виноваты, товарищи! Мы потеряли бдительность, мы не увидели за обликом скромного советского парня звериный оскал агента американского империализма!..

За стеной в спортзале снова забарабанило пианино, и неподвижные до этого члены президиума в такт ему закинули под столом ногу на ногу – все в одну сторону – и разом повернули лица к Мэлсу, студенты в амфитеатре осуждающе качнули головой и попарно склонились друг к другу, перешептываясь. Катя отпила воды из стакана и четко поставила донышко на кафедру, как точку в конце музыкальной фразы.

Мэлс даже улыбнулся некстати, уловив во всем этом действе некий джазовый ритм.

Пианино заиграло на полтона выше, и Катя тоже возвысила голос.

– Смотрите, он улыбается, ему смешны наши советские идеалы, – продолжала Катя. – Он уже не скрывает своей вражеской сущности! Он посмел прийти сюда в своем новом обличье, в этой униформе американских прихвостней. Улицу Горького, берущую начало от самого Кремля, он называет Бродвеем. Дай ему волю – и вся наша Москва превратится в какой-нибудь там… Нью-Йорк! – брезгливо выговорила она. – Был советский студент Мэлс, а теперь перед нами стиляга Мэл! Казалось бы, всего одна буква, такая малость. Но давайте вспомним, что означает его имя? В нем зашифрованы святые для нас слова – Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин! И небрежно выброшенная им буква – это имя великого Сталина!